Трудно переоценить также вклад представителей города на Неве в науку и культуру опорного края державы.

Но самое важное, на мой взгляд, что сделали для уральцев эвакуированные ленинградцы, до сих пор остается за кадром. Выражаясь высоким слогом, они облагородили рабочую провинцию, одним своим присутствием демонстрируя иной кругозор, иную манеру поведения, изначально свойственную жителям Северной столицы.

«Всем обязан Саше»

Екатеринбуржец Василий Попов полностью разделяет это мнение. С Василием Ивановичем мы познакомились, когда он, обратив внимание на стилистическую небрежность в одной из публикаций, позвонил в редакцию. Согласившись, что замечание справедливое, я предположила, что мой собеседник из числа гуманитариев, поскольку речь шла о довольно тонких лингвистических нюансах.

— Нет, я обычный технарь, — последовал ответ. — Но к языку неравнодушен и, осмелюсь утверждать, неплохо его знаю. Этим — и многим другим — я обязан моему однокласснику Саше Чубанову, который был эвакуирован из Ленинграда в Челябинскую область, где мы жили во время войны. Именно он научил меня, деревенского пацана, правильно говорить, аккуратно одеваться, интересоваться литературой.

В эвакуации Саша находился вместе с мамой, Евгенией Ивановной, сестрой известного в советские годы художника-карикатуриста Николая Соколова (одного из знаменитых Кукрыниксов). Вася запомнил подаренный ей альбом рисунков художника, на титульном листе которого рукой автора было написано: «Моей дорогой сестре Жене, понимающей в этом деле».

— Когда сняли блокаду и ленинградцы стали уезжать домой, было такое чувство, что мы расстаемся с родными людьми, — вспоминает Василий Иванович. — Но мы с Сашей, который стал корабелом, поддерживали связь вплоть до его кончины.

Екатеринбуржец до сих пор помнит сердечный прием, который ему оказали Саша и Евгения Ивановна, когда он через четверть века впервые приехал в Северную столицу.

— Евгения Ивановна устроила так, чтобы мое появление стало сюрпризом для Саши, с которым мы не виделись с момента расставания на Урале. И сюрприз удался! Мы обнялись, расцеловались и не могли наговориться, вспоминая годы совместной учебы на Урале. Потом, представляя меня друзьям, Саша говорил: «Это тот человек, который научил меня сажать картошку!». А мы в годы войны действительно умудрялись накапывать на семью из четырех человек по 300 ведер клубней. И мне было приятно, что я тоже чему-то научил ленинградского мальчишку, который сыграл такую большую роль в моей жизни.

Самая добрая

Раисе Чураковой из Каменска-Уральского было всего 5 лет, но она помнит, как в Тугулымский детский дом, где она тогда находилась, привезли детишек из блокадного Ленинграда. Они отличались от местных ребятишек не только страшной худобой, но и поведением: вежливые, собранные, аккуратные.

Особенно полюбили детдомовцы завуча Екатерину Васильевну Крыжановскую, эвакуированную с ленинградскими детьми.

— Она была очень доброй, интеллигентной, красиво одевалась и всегда брала нас под защиту, когда воспитатели несправедливо кого-то наказывали, — вспоминает Раиса Андриановна.

Об интеллигентности как отличительной черте ленинградцев говорят почти все, кому довелось жить и работать вместе с эвакуированными. Это качество в полной мере было свойственно и Вячеславу Доровскому, который оставил яркий след в истории культуры Каменска-Уральского. Он объединил вокруг себя любителей классической музыки, на уникальной коллекции записей, которую собрал Вячеслав Михайлович, выросло не одно поколение каменских меломанов.

В гостях у тети Гали

Редкостное обаяние «уральских» ленинградцев посчастливилось ощутить даже мне, представительнице послевоенного поколения.

В студенческие годы мы с однокурсницами решили провести каникулы в Северной столице, но остановиться там было не у кого. Моя родственница дала адрес неизвестной мне тети Гали: во время войны та была эвакуирована на Урал, где и произошло их знакомство.

Я было засомневалась: удобно ли нагрянуть вчетвером к чужому человеку, на что родственница ответила: «Ленинградцы очень гостеприимные, а во время эвакуации вообще стали нам, уральцам, как родные». И действительно, в тесной однушке на Литейном проспекте мы были встречены самым радушным образом.

Тетя Галя (к сожалению, не помню ее фамилию) составила культурную программу, где мы должны побывать в первую очередь. Когда вечером, валясь с ног от усталости, мы возвращались домой, нас уже ждал горячий чай со свежими ватрушками. И надо заметить, этот простой ужин подавался по всем правилам: на скатерти, с полотняными салфетками, розетками для варенья. После непритязательного общежитского быта эта чайная церемония произвела на нас неизгладимое впечатление.

Когда по возвращении домой рассказала об этом родственнице, та нисколько не удивилась: «Точно так же Галя сервировала стол, когда квартировала у нас во время эвакуации, хотя порой кроме кипятка да картошки на ужин у них с дочкой ничего не было. А думаешь, у кого я научилась крахмалить постельное белье — у нее же, у Гали…».

Добавлю к этой истории, что мы были далеко не единственные, кто пользовался гостеприимством тети Гали, ее уральские «побратимы» даже очередность устанавливали, кто едет к ней в отпуск или на каникулы. И ни разу ни с кого тетя Галя не взяла ни копейки, считая подобные предложения оскорбительными для себя.

Может быть, кому-то такие свидетельства об облагораживающем влиянии ленинградцев на нас, уральцев, покажутся слишком мелкими, незначительными. Но разве культура человеческих отношений, культура быта не менее важны, чем культура в традиционном понимании этого слова?

Для жителей Северной столицы такая альтернатива не существовала ни до, ни во время войны, и это тоже служит объяснением, почему ленинградцы выстояли в блокаду.

В начале войны Свердловское отделение Союза писателей за счет эвакуированных литераторов Москвы и Ленинграда увеличилось с 15 до 64 человек.

На Урал были эвакуированы также 25 театральных учреждений.

По данным на начало 1943 года, Урал принял 27% от общего количества людей, эвакуированных на территорию РСФСР.

(Из монографии М. Потемкиной «Эваконаселение в уральском тылу (1941—1948 гг.)»)