Выступают настоящие профессионалы: Константин Хабенский, Михаил Пореченков, Ирина Пегова, Дмитрий Брусникин; читают гениальные классические стихи русских поэтов и прозаические отрывки из ставших легендой произведений (например, из «Войны и мира»). Но отчего-то вдруг возникает ужасная ассоциация со школьно-студенческой самодеятельностью… И вспоминается убийственная фраза, которую в детстве говорил мой педагог по скрипке: «Не играй так, как поэты свои стихи читают!». Именно такой уровень демонстрируют почти все выступающие. Исключение составило только выступление Олега Табакова, с истинным мастерством прочитавшего знаменитое стихотворение Константина Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…».

Но главное — общая концепция вечера. Концепция эта — до боли знакомая в нашей отечественной истории, консервативно-охранительная. Что-то в стиле победоносцевщины или николаевско-уваровской триады «самодержавие, православие, народность». Подборка, надо отдать должное, проведена почти виртуозно: каждое отдельно взятое произведение не даст искомого эффекта, собранные же вместе, и с ювелирно выверенным цитированием нужных отрывков, — они четко репрезентируют нехитрую и предельно узнаваемую конструкцию. Россия — самая правильная, самая духовная, самая «богоносная» страна мира; окружающий мир — враждебен и порочен. Вот звучит отрывок из знаменитой пушкинской речи Достоевского. Слушаешь его и начинаешь понимать, почему Тургенев в тот вечер написал другу: «Сегодня на открытии памятника Пушкину вышел Достоевский и довел публику до истерики своим навязчивым славянофильством». Ведь та речь была необычайно глубокой, в ней поднимались многие нестандартные для отечественной мысли проблемы! А со сцены МХАТа нам предлагается самый одиозный отрывок — о том, что-де Россия обладает истиной в последней инстанции, и что «даже в действиях наших государственных властей» проявляется некая высшая божественная справедливость…

А вот выдержка из «Нобелевской лекции» А. Солженицына. Не ждите, что со сцены прозвучит та ее часть, где клеймится зло тоталитаризма или равнодушное «профессиональное» неучастие интеллектуалов в социальных конвульсиях современности. Нет, выбраны именно те абзацы, которые можно интерпретировать как типичное для позднего Солженицына антизападничество. А вот — стихотворение Пушкина «Из Пиндемонти». Гениальное по воплощению и… крайне дискуссионное (возможно, самое проблематичное в пушкинском наследии) в плане концепции. Конкретно — выбрано именно то творение Александра Сергеевича, где он иронически отзывается о демократии. «Не дорого ценю я громкие права, от коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги мне в сладкой участи оспаривать налоги, или мешать царям друг с другом воевать; и мало горя мне, свободно ли печать морочит олухов, иль чуткая цензура в журнальных замыслах стесняет балагура. Все это, видите ль, слова, слова, слова…». И так — весь вечер. Если Гоголь — то, разумеется, «Выбранные места из переписки с друзьями». Если Лермонтов — то, конечно «Родина». Причем в исполнении М. Пореченкова первая, наиболее «диссидентская» ее часть произносится почти скороговоркой — чтобы потом буквально «смаковать» финальный панегирик. И тут же, что совсем экстравагантно, — какой-то очень «советский» пассаж из Белинского. Когда «количество переходит в качество», уже совершенно не воспринимаются озвученные ближе к финалу «непатриотичные» отрывки — стихи В. Шаламова, проза С. Довлатова, эпизод из «Нобелевской лекции» И. Бродского. И уж совсем вызвало смех в зале финальное появление О. Табакова, который громогласно озвучил максиму профессора Серебрякова из чеховского «Дяди Вани»: «Надо, господа, дело делать!». Вряд ли надо напоминать, что и эта фраза, и сам образ профессора у Чехова пронизан очень злой иронией — в этом контексте такой финал вечера производит откровенно двусмысленное впечатление.

В заключение со сцены с пафосом произносится легендарное солженицынское «Жить не по лжи!», но при этом понимаешь, что тебе по сути лгали весь вечер. Потому что русская литература никогда не была охранительной! Даже в древнерусскую эпоху она обличала князей («Послание Даниила Заточника»), оплакивала исторические изломы («Слово о погибели Русской земли»), ставила «больные» философские и нравственные проблемы («Слово о законе и благодати»). А уж в Новое время — тем более: общий настрой русской словесности был так настроен на то, чтобы «глаголом жечь сердца людей» (Пушкин), что впоследствии философ В. Розанов даже посетовал ей за «суперкритицизм». «Житие» протопопа Аввакума, сатиры А. Кантемира, «Недоросль», «Горе от ума», «Герой нашего времени», «Ревизор», «Мертвые души», «Обломов», «Записки охотника», комедии А. Островского, «огнепальная» проза Н. Лескова, экзистенциализм заглядывающих в бездну романов Достоевского, великий толстовский бунт, уничтожающий магический реализм Салтыкова-Щедрина — вот далеко не полный кондуит золотых страниц нашей литературы, которая выламывается из «охранительного» трафарета и противостоит ему. И это свойственно любой настоящей литературе: по пронзительному эмоциональному высказыванию О. Мандельштама, «истинная литература делится на разрешенную и запрещенную; за первую нужно хлестать по щекам».