Правда пока не слышно, чтобы у нас случилось что-то подобное делу «вяземской Мата Хари» Давыдовой, информировавшей украинское посольство о разговорах местных военных, но…

О том, что с патриотизмом в России большие проблемы, говорят уже давно. Это было практически неизбежным, после того как рухнуло советское государство, уделявшее воспитанию патриотизма очень большое внимание. Так что люди не разделяли идеологию и патриотизм, неприязненно относясь к обоим вещам.

Но конфликт возник значительно раньше. К концу XVIII века в России появилось множество людей, воспитанных в европейской культуре. В 1812 году им массово удалось познакомиться с Европой воочию. Им был глубоко чужд не только государственный строй родной страны, но и стиль ее жизни вообще. Они не понимали, как можно любить такую страну. Возник конфликт «западников» и «почвенников-славянофилов», и по части красноречия и остроумия первые явно победили. В частности, они придумали едкое определение «квасной патриот» для тех, кто готов восхищаться в своей стране любой мелочью, включая квас.

Однако в своей риторике западники частенько шли на передергивания. Возьмем, к примеру, имеющую широкое хождение в либеральных кругах фразу: «Патриотизм — последнее прибежище негодяев». Автором афоризма является англичанин Сэмюэль Джонсон. Но фразу вырывают из контекста — он произнес ее, давая отповедь политиканам, которые свои корыстные интересы прикрывали «патриотизмом». В то же время в первом издании своего словаря английского языка Джонсон дал куда более нейтральное определение слову «патриот»: «тот, чьей руководящей страстью является любовь к своей стране».

Еще сильнее все усложнилось с приходом к власти большевиков. Им пришлось буквально «переобуться в воздухе»: до революции они были принципиальными противниками патриотизма, призывая трудящихся добиваться поражения своей страны, однако уже через несколько дней после своей победы им пришлось призвать аудиторию стать патриотами. Правда патриотами уже новой страны — «первого в мире государства рабочих и крестьян». А вот все, что было в России «до того», подлежало забвению и поруганию.

Причем власть просто-таки пряталась за патриотизм, выдавая внутригражданский политический конфликт за конфликт с другими государствами: на протяжении десятилетий после Гражданской войны ее преподносили прежде всего как иностранную интервенцию — а вот внутри страны у советской власти якобы врагов практически не было. Любой представлявший исключение преподносился как изменник, пособник иностранных интервентов.

Именно «интервенты» первыми приходят на ум Ивану Безродному из романа Булгакова, когда речь заходит о том, что его знакомому отрежут голову. Еще бы — интервенцией советские газеты пугали читателя все 1920-е годы. Правда, не совсем беспочвенно — обсуждение планов военного вторжения в Россию на Западе обсуждалось активно, ведь там в свою очередь всерьез относились к перспективе мировой революции.

Патриотизм стали ассоциировать исключительно с защитой Родины с оружием в руках. Окончательно это утвердилось после войны, которую немедленно сменила война холодная. Если в 1930-х Аркадий Гайдар талантливо воспевал патриотичный труд на благо Родины, то позднее мотивацией к мирному труду стала считаться любовь к профессии, радость созидания.

Это, возможно, была колоссальная ошибка пропагандистов. Патриотизм оказался связан с тем, чего люди боятся, — войной, смертью. Энтузиастов-патриотов стали воспринимать как милитаристов, «людей со сдвигами». Это, кстати, не какая-то чисто российская ситуация. На Редьярда Киплинга, «соловья британской империи», после Первой мировой войны обрушилась настоящая травля.

Едва ли не главный контраргумент против патриотизма, по привычке узко воспринимаемого в «военном аспекте»: «Это все сегодня уже не нужно, ведь войны никто и нигде не хочет, она невозможна».

Есть и много других аспектов. Современный мир стоит на индивидуалистических или семейных ценностях, тогда как патриотизм замешан на примате интересов этноса, нации. Впрочем, в развитых странах как-то умудряются совмещать и то и другое, известен истовый патриотизм американцев; британцы, французы, немцы лишь немного отстают от нас. А немецкому самосознанию, кстати, пришлось пройти в середине прошлого века через куда более сложные испытания, чем выпали нам.

Современная Россия пытается сформулировать отношение к себе и своему прошлому, вывести какой-то общий знаменатель, который позволит любить страну представителям самых разных идеологий и религий.

Дается это тяжело. Чего греха таить, мы сегодня — нация мигрантов. В том смысле, что подавляющее большинство хотели бы уехать за рубеж, вся разница лишь в том, что одни всерьез готовятся к этому, а другие не верят в такую возможность для себя. Может ли любить свою страну человек, который убежден, что ему крупно не повезло с местом рождения?

— Они [молодежь] живут в другом мире. И в нем нет ни земли родной, ни полей-лесов, ни колосков и т. п. — как в известном стишке из фильма Балабанова «Брат-2». Другими словами, у современных хомо консументов («человек потребляющий») нет чувства пространства — или, точнее, в понимании Фридриха Ратцеля, — отсутствует «пространственный смысл» (Raumsinn, нем.) — подтверждает в интервью интернет-ресурсу «Актуально.ру» эксперт Института системных политических исследований и гуманитарных проектов (г. Екатеринбург) Сергей Новопашин.

Новопашин и его последователи уверены, что для выращивания патриотов в школе нужно учить пространственному мышлению. Потому как пространство — это не просто территория, занимаемая государством и являющаяся одним из атрибутов его силы, но и сама политическая сила. «Когда говорят «Родина», «наша страна, «наша земля», подразумевается, что это не только природные объекты, но все то, что человек создал, все связанные с землей воспоминания и переживания», — заявляет С. Новопашин. Благодаря чему изначально чисто географическое понятие превращается в духовную и эмоциональную связь жителей страны и их истории. Что, как считают сторонники данной концепции, и есть основа патриотизма.

Звучит несколько абстрактно; и непонятно, когда теория выльется в практику. Все, что пока удалось, это ввести в обиход масскультуры российский триколор. Но требуется нечто более содержательное. Да, у нас в миллионом городе наберется человек сто, готовых забросать яйцами консульство враждебного государства. Оставим в стороне вопрос, патриотизм ли это; интересней, способны ли они на более основательные и системные усилия. По стране набралось несколько тысяч добровольцев, которые готовы воевать «за соплеменников». Но что остальные? Огромное число людей сегодня уверены, что «не надо было лезть в драку за Крым, раз мы из-за этого лишились возможности съездить в Таиланд». Боюсь, если возникнет необходимость умирать за сохранение Арктики в составе России, эти люди и подавно скажут, что без Арктики можно как-нибудь обойтись.

Надо срочно что-то с этим делать, но пока власть пытается возродить привычные шаблоны патриотического воспитания. А они дадут лишь отрицательный эффект — слишком изменились «воспитуемые».