Сперва его уволили из Московской духовной академии, затем он был отстранен и от работы в МГУ. Фактически едва ли не самого известного в России богослова отлучили и от церковного служения (хорошо еще, что не от церкви!), переведя в состояние «попа-заштатника». Причина — достаточно смелые высказывания отца Андрея по различным вопросам духовной и церковной жизни, а в последнее время — разоблачение нескольких скандальных историй (в том числе с «голубым» оттенком) в среде высшего духовенства и преподавателей духовных учебных заведений. Похоже, последнее и переполнило терпение «высоких чинов» в рясах.

Сам о. Андрей сегодня «держит удар»: едва ли не с юмором описывает в блогах свое нынешнее состояние безработного, декларирует свою позицию почти в духе Авдия Каллистратова и айтматовской «Плахи» — «Лишить меня права молиться Богу не может никто!». Чем он сейчас будет заниматься, репрессированный диакон пока не знает…

Констатируем: отец Андрей пополнил собой нескучный ряд известных деятелей русского православия Новейшего времени, которые оказались в немилости у синодального начальства: о. Павел Флоренский, о. Александр Шмеман, о. Николай Афанасьев, о. Иоанн Мейендорф, о. Антоний Блум (Сурожский), о. Сергий Желудков, о. Александр Мень, о. Георгий Чистяков, о. Павел Адельгейм, о. Глеб Якунин… Степень отторжения по отношению к каждому из них была различной — от негласной, но явственно ощутимой отчужденности (случай о. А. Блума или о. Г. Чистякова) до предельной враждебности, фактического признания идейным противником (случай о. А. Меня и о. С. Желудкова) или даже открытого анафемствования (случай о. Г. Якунина). Но вот именно здесь и возникает недоумение.

Суть в том, что все перечисленные деятели были по-настоящему крупными и оригинальными фигурами отечественной и мировой культуры. За исключением о. Глеба Якунина, революционера и диссидента, все остальные — выдающиеся философы, мыслители, христианские писатели, создатели своеобразных интеллигибельных концепций в богословии и культурологии. Вспомним: о. Павел Флоренский — один из корифеев философской мысли Серебряного века; о. А. Шмеман, о. Н. Афанасьев и о. И. Мейендорф — философские классики русского зарубежья; о. Антоний Блум (Сурожский) еще при жизни получил признание живого классика, самого значительного православного мыслителя позднесоветской эпохи. Наконец, о. Александр Мень, о. Сергий Желудков и о. Георгий Чистяков — духовные нонконформисты русского православия времен заката СССР, «бродильный элемент» в богословском дискурсе русской ортодоксии (это в значительной степени относится и к о. Павлу Адельгейму): о. А. Мень, кроме того, — едва ли не наиболее крупный адепт и апологет экуменической традиции в восточнохристианском мире. Именно этот момент, кстати, принес ему и багровую ненависть отечественных фундаменталистов, и глубокое международное признание. Вряд ли стоит напоминать, что книга о. А. Меня «Сын человеческий» официально признана лучшей книгой об Иисусе Христе за всю историю мировой литературы…

Но ведь о. Андрей Кураев совершенно не похож на своих «товарищей по несчастью»! Он не является «суперстар первой величины» в гуманитарном мире, не создавал оригинальных философских концепций и резонансных научных открытий, не был «властителем дум»; его книги и статьи читались с интересом, но не претендовали на мировое звучание… Да и сами взгляды отца Андрея не были «новомодернизмом»: на самом деле о. А. Кураев, высказываясь подчас достаточно смело (но никогда не выходя «за рамки», всегда — в границах того, что в православии называется «богословским мнением»), на деле постоянно оставался приверженцем традиционной ортодоксии. У всех на памяти — нередкие в устах отца Андрея резкие выпады в адрес тех или иных феноменов отечественного и западного искусства (немыслимые, скажем, у о. А. Меня или о. Г. Чистякова): например — против Мадонны или Бориса Моисеева… Фактически о. А. Кураев был просто честным и талантливым публицистом, ярким миссионером и пропагандистом-популяризатором православной культуры — не претендуя на большее. И… этого оказалось достаточным, чтобы оказаться «не ко двору»!

Если дело доходит до того, что система начинает отторгать своих членов (совершенно верных, никаких не «еретиков»!) только потому, что они позволяют себе думать; только по причине наличия «лица, изуродованного интеллектом» — это признак наступления полной окостенелости, когда в системе теряется не только творческое начало, но даже и способность к минимальному реагированию на внешние вызовы.

…«Я 30 лет назад пришел в совершенно другую церковь», — признался о. Андрей Кураев в связи с происшедшим. Ведь что такое РПЦ 30 лет назад? Это было едва ли не самое интересное время в новейшей истории русской церкви — время, когда уходила в прошлое проклятая эпоха тотального контроля атеистической богоборной власти над церковью и одновременно перед последней открывались новые неизведанные перспективы. Это была эпоха творческая, созидательная, когда создавалась новая духовная реальность — и имелась живая возможность выстроить отношения клерикального и светского миров без тиражирования роковых ошибок имперской эпохи. Это было время, когда на лекции об о. Павле Флоренском в Ленинграде собиралось полгорода; когда биографию о. А. Шмемана публиковали в церковном ежегоднике, а книги о. А. Меня можно было купить в храме; когда митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий (будущий Алексий II) мог на Пасху отслужить в Александро-Невской лавре экуменическую литургию вместе с кардиналом Парижским и архиепископом Лондонским (я сам присутствовал на этой литургии). Когда о. А. Мень должен был стать первым ректором открывающегося Православного университета (священника-философа убили за день до открытия вуза). Когда патриотизм не был синонимом мракобесия и не шел в непременной связке с антизападничеством, антилиберализмом и антисемитизмом. Да неужели было когда-то в недавней истории русского православия такое благословенное время? А ведь было же оно, было — как и те возможности, которое в связи с этим открывались и которые впоследствии оказались трагически похороненными…