— Юлия, операция, о которой ты мечтала, к которой так долго шла, состоялась. Что ты испытываешь?
— Когда 20 июня все подходило к завершению, хирург Кирилл Андреевич с улыбкой поинтересовался: «Юль, на хранение-то возьмете?». Говорил он, естественно, о том, что только что отрезал. В ответ я лишь саркастически хмыкнула и вежливо попросила такие глупости мне больше не предлагать. Вопрос, кстати, был вполне традиционный, все или почти хирурги считают своим долгом предложить таким не совсем обычным пациентам оставить удаленное на память. И, насколько знаю, еще ни одна транссексуальная девушка принять столь двусмысленный подарок не согласилась. Почему? Лично я отказалась потому, что все «отрезанное» для меня словно кандалы, которые сбрасывает каторжник, отпущенный на волю или сбежавший из-под стражи; горькое и грустное напоминание о прошлом, от которого я, наконец, навсегда избавилась. Не случайно ведь день операции (она называется двусторонняя орхиэктомия) я отныне считаю вторым днем рождения. Она дает мне право сменить, наконец, все прежние документы, стать Юлией Соловьевой уже де-юре. Даже более праздничным, чем первый, официальный.

— Главный вопрос, который возникает у всех: ты не передумаешь?
— Передумать, и то теоретически, «ядерная» транссексуалка, а я именно «ядерная», может разве что на куда более ранней стадии, до начала выхода на «камин-аут» («открытие»). Так мы называем жизнь в новом образе, в женской ипостаси. Да и то это будет нонсенс, свидетельствующий о несерьезности человека. Я нахожусь на камин-ауте с 1 января 2012 года, чему был свидетелем весь коллектив редакции «Уральского рабочего». И уж если смогла без особых потерь пройти наиболее тяжелый этап перехода, ведь многие прекрасно помнили меня под другим именем, то сейчас Соловьевой и сам черт не страшен!

Мне всегда нравилась достаточно грубая и циничная поговорка «Поздно пить «боржоми», если уже отвалились почки». Вот и мне давно поздно думать о каких-то иных вариантах. Надо продолжать жить и выживать такой, какая я сейчас есть. Если, конечно, вдруг не похорошею. Да и, честно говоря, за все почти четыре года, что нахожусь на гормонотерапии, мысль пойти на попятный не возникла ни разу. Если, конечно, не считать таковой попытку суицида, совершенную в самом начале перехода. Но это отдельная история.

— Можешь рассказать подробнее?

— Нет. И не только потому, что это больная тема. Просто не хочу ворошить старое, это случилось еще в другой жизни, прошлой. И чем-то из ряда вон выходящим для российских транссексуалов не является. Скорее, привычным.

— Расскажи все-таки, что предшествовало операции?
— Если коротко, то три с половиной года гормонотерапии, многочисленные и далеко не всегда плодотворные посещения разнообразных врачей в Екатеринбурге, Омске, Москве и Санкт-Петербурге, почти два месяца нахождения в филиале нашей психиатрической больницы «Сосновый бор» (что и по сей день считаю пустой тратой времени и денег), опять же не слишком плодотворное общение с чиновниками в суде, загсе и областном минздраве, осознание, что на Урале мне ничего не добиться, короткий период проживания в Санкт-Петербурге. Где, в конце концов, прошла легитимную комиссию у доктора Исаева и сделала все необходимые предоперационные анализы с кучей противопоказаний. Ну и, наконец, роман с петербургской девушкой по имени Таня и ее, а теперь и моим Пушистым Хвостиком.

— Пушистый Хвостик — это кто?

— Танина собака достаточно редкой породы. Процентов на 35—40 это русский черный терьер, остальное — венгерский пули. Зовут мальчика Тема, но для меня он Пушистый Хвостик, или Пушистик. Это моя нынешняя семья, она тоже перебралась со мной в Екатеринбург.

— Сколько стоит двусторонняя орхиэктомия?
— Сама хирургия обошлась в 30 тысяч рублей. Но к этой сумме надо прибавить стоимость гормонов, тестов, комиссии, анализов, поездок в Питер и обратно, проживания там и многое другое. Только не спрашивай, пожалуйста, откуда «дровишки». Помогла одна добрая малознакомая женщина. Бескорыстно.

— В чем заключалась операция?
— По-русски она именуется «кастрацией». В ходе операции под местным наркозом, длящейся примерно час, хирург с ассистентом аккуратно удаляют то, что обычно мешает плохому танцору. Тем самым в организме навсегда блокируется «фабрика тестостерона» — основного мужского гормона. Которого, к слову, у меня в организме и без того давно нет. Но что поделаешь, придется остаток жизни провести совсем слабенькой, быстро устающей. Кстати, спорт мне противопоказан.

Заключительным этапом операции является торжественное вручение справки для загса, в котором четко сказано: у пациента С. теперь женский пол. И будьте добры сменить С. документы и паспортные ФИО.

— Как складывается твоя жизнь теперь? Что планируешь делать дальше?
— Пока я лежу дома на диване, смотрю телевизор, читаю и жду, когда перестанет литься кровь, а швы окончательно растворятся и появится прочный рубец. Таня и Пушистик за мной ухаживают, помогают, как и чем могут. Настоящая семья!

А когда встану на ноги, то сразу начну смену документов и вернусь к писательскому фрилансу. В перспективе же, естественно, поиск хоть какой-то работы. Желательно, по своей специальности. Не исключено, что предложу свои услуги и «Уральскому рабочему». Может, там еще помнят про Юлю Соловьеву?

— В СМИ не так много информации о тебе. Почему?
— Честно сказать, устала общаться с коллегами. К тому же многое, к сожалению, от незнания сути ими перевиралось. За год начиталась и насмотрелась о себе и транссексуалах всяких нелепостей и глупостей. Причем писали их даже не журналисты, а люди, считающие себя врачами, юристами и психологами. Да и вряд ли моя скромная персона кого-то еще интересует. Поводы для сенсации давно иссякли, теперь я самая обычная тетенька, которых в Екатеринбурге полно. О прошлом я просто забыла, выкинула из памяти.

— Какова статистика, скольким людям делают подобные операции в нашей стране и за рубежом? Ты общаешься с кем-то?
— Нет ни официальной, ни какой-то иной статистики. Прежде всего потому, что свои операции мы делаем в негосударственных клиниках, без историй болезни и длительного наблюдения врачей. Отдавая деньги из рук в руки и не получая ни чеков, ни расписок. На свой страх и риск. Могу лишь точно сказать, что большинству транссексуалок не по карману не только полный операционный цикл в виде вагинопластики, но и даже примитивная орхиэктомия. Думаю, что доходят до нее не более трети, а остальные, как и прежде, тихо спиваются от тоски и безнадежности или добровольно уходят из жизни. Сужу об этом хотя бы по постоянному общению с себе подобными в социальных сетях. Подруг и приятельниц среди ТС почти нет. У каждой из нас свой переход и своя жизнь. Дружить же только потому, что у человека такие же проблемы, считаю глупостью.

— С родителями наладились отношения?
— Постоянно перезваниваюсь и иногда встречаюсь с мамой (она, к сожалению, живет за пределами Екатеринбурга). Очень скучаю по ней. Папа же от меня отказался еще год назад. На связь, к сожалению, так и не выходит. Видимо, для него важнее так называемое общественное мнение. Но я не в обиде, у каждого человека своя голова и свой путь. В соцсетях регулярно общаюсь с дочерью и живущей в Приморье сестрой отца Ольгой.

— Как считаешь, почему люди в нашей стране настроены по отношению к так называемым секс-меньшинствам столь агрессивно? Особенно, к слову, православные активисты.
— Сам термин «секс-меньшинства» мне кажется очень нелепым. Мягко говоря. Ну, кто, какой «Левада-центр» считал, сколько именно в нашей стране гетеросексуалов, бисексуалов, геев и лесбиянок? Кого больше, а кого меньше? И как, интересно, можно назвать сотни тысяч женщин, воспитывающих детей в одиночку, чьи мужья сбежали от ответственности за детей, не желая теперь даже смотреть на них? Агрессия же вызвана, на мой взгляд, более чем низкой культурой давно обескровленного российского общества, сомнительными ценностями, пришедшими откуда-то из глубины веков, какой-то передающейся из поколения в поколение животной злобой не к таким «как все», хоть чем-то отличающимся от остальных. И невысоким уровнем образования. Сказывается, мне кажется, и едва ли не стопроцентная криминализация страны, превалирование уголовных «понятий» над человеческими законами. До сих пор с ужасом вспоминаю настоящую вакханалию, развернувшуюся вокруг выступления на «Евровидении» Кончиты Вурст. Более чем уверена: сейчас ее песню никто и не вспомнит.

Свою лепту вносят и православные священники, для которых транссексуалы и лесбиянки, видимо, много хуже и страшней воров и убийц с крестами на животе. Нам, во всяком случае, они напрочь отказывают в праве даже существовать на земле, грозя посмертным адом.

— Не боишься ада?

—Нет, по двум причинам. Во-первых, меня, к счастью, в детстве не крестили, да и в сурового дяденьку с бородой на церковной картинке я сроду не верила. Как и в его мифические деяния. Следовательно, ни в рай, ни в ад не попаду априори. Кто прошел многолетний ад гормонально-хирургического перехода и сумел выжить, тот небесного ада тоже не боится, для нас это уже «детский сад».

Мне, кстати, порой смешно, когда в «секс-меньшинства» записывают и транссексуалов. Хотя бы потому, что с сексом мы связаны куда меньше, чем прочие граждане, свои проблемы получаем гормональным, эндокринным путем от собственных родителей. И операции делаем не для того, чтобы очаровать соседку Машу или соседа Петю, не для красоты и игры, а чтобы спасти себе жизнь, стать собой хотя бы на ее финише. Чтобы жить…