Антонина Александровна имеет самое непосредственное отношение к возвращению из небытия одного из шедевров великого живописца — картины «Кающаяся Мария Магдалина с сестрой Марфой».

Но это — далеко не единственная «звездная» работа одного из лучших реставраторов России. О том, какую роль играют лекари художественных произведений в сохранении мирового культурного наследия, наша беседа с Антониной НАСЕДКИНОЙ.

— Антонина Александровна, над чем вы работаете в настоящее время?

— Я занимаюсь реставрацией полотен художника-авангардиста Элия Белютина. Около 15 лет наш музей дружит с его вдовой — искусствоведом Ниной Молевой. Она подарила музею несколько десятков картин, большая часть из них находилась в плачевном состоянии.

— Реставрируя картины, вы наверняка начинаете лучше чувствовать внутренний мир автора произведения?

— Всегда должен быть диалог с тем, с чем ты работаешь. Ты должен понять картину, картина должна пойти тебе навстречу, не сопротивляться. В процессе реставрации начинаешь более точно ощущать манеру письма художника, учитываешь техническую сторону — как мастер готовил холсты, какими красками пользовался, как нагружал полотно. У Белютина холст обычно тонко прописанный, а само изображение — фактурное, пастозное, часто краска лежит рельефами. Повреждения на таком полотне устранить довольно сложно.

— Авангардные вещи реставрировать, наверное, сложнее, чем академическую живопись?

— Безусловно, ведь в современной живописи художник часто нарушает технологию. В поисках выразительных средств автор может где-то песочек подсыпать, вклеить на полотно кусочки старых газет и другие мелкие предметы. Получается такая сложная структура, смешанная живопись, так называемая авторская техника. А в академической живописи все понятно, там технология строго соблюдена. Но, конечно, к каждой картине, как к любому человеку, всегда нужно находить индивидуальный подход.

— Бывали случаи, когда картины во время реставрации преподносили какие-то сюрпризы?

— Наша профессия не предполагает сюрпризов, все нужно предусмотреть, расписать методику своих действий, затем согласовать ее на реставрационном совете — я не имею права принимать важные решения одна, все решается коллегиально. Сложные, спорные вещи мы отвозим в Москву во Всероссийский художественный научно-реставрационный центр имени Игоря Грабаря. Там картины можно посмотреть в ультрафиолетовом, инфракрасном диапазоне излучения, которое просвечивает их, как косточки человека рентгеном. Это позволяет увидеть повреждения, состояние покровной пленки, наличие записей, утрат и понять, как с ними работать.

А вообще, если сомневаешься, лучше отставь картину, ведь главный принцип реставратора — не навреди. Придет время, ее восстановит кто-то другой. Возможно, еще не существует необходимых методик и технических возможностей, а значит, еще не пришло время для реставрации этой картины.

— Для чего реставраторы приводят в порядок оборотную часть живописного полотна, ее же все равно никто не видит?

— С оборотной стороны картины нужно обязательно удалять грязь, вековые наслоения пыли, следы жизнедеятельности микроорганизмов, ведь все это влияет на «здоровье» полотна, мешает ему дышать. Картина — живой организм, она реагирует на экологию, влажность воздуха, мучается от жары, страдает при переноске в другое помещение.

— Какими качествами должен обладать художник-реставратор?

— Работа у нас скрупулезная, осторожная, поэтому главное, наверное, терпение. Она требует концентрации внимания, сосредоточенности, аккуратности. Нужно иметь верный глаз и твердую руку, очень важна интуиция.

— Посетители музеев восхищаются произведениями искусства, даже не задумываясь о том, какую огромную работу для сохранения полотен проделал художник-реставратор. Получается, что ваши труды остаются незамеченными. Не обидно?

— Мне это очень нравится. Реставратор не должен себя привносить в картину, от него требуется минимальное вмешательство. Наша главная миссия — сохранить, продлить жизнь произведения на столетия. И то, что ты остаешься в тени, нигде не подписываешься, твое имя остается разве что в каталогах — это нормально.

Сейчас я понимаю, что если бы стала художником, то всю жизнь писала бы одну картину и была бы ей недовольна. Проходило бы какое-то время, я бы смотрела на свою работу, и мне снова хотелось бы в ней что-то исправить. И так бы я дописывала и дописывала, совершенствовала и совершенствовала свое произведение бесконечно.

Я так рада, что я — художник-реставратор, что мне посчастливилось работать с настоящими авторами, с разными эпохами, изучать их, уходить в то — другое — время, настраиваться на ту волну.

— А как вы попали в профессию?

— Я закончила художественно-графический факультет Нижнетагильского педагогического института в 1976 году. Всю жизнь мечтала быть педагогом. После выпуска немного поработала в школе, и мне это очень нравилось, но потом после рождения ребенка в школу не вернулась, а устроилась в музей, здесь как раз появилась ставка художника-реставратора. Можно сказать, попала сюда случайно, и работаю здесь уже 34 года.

— Но ведь на худграфе, насколько я знаю, искусству реставрации не учат.

— Верно, не учат. Но чтобы стать реставратором, нужно обязательно иметь художественное образование, иначе ты будешь выполнять только техническую реставрацию, не имея доступа к живописным восстановлениям. Азы профессии я постигала на стажировках в Москве у лучших реставраторов страны. Наша профессия передается из рук в руки, из уст в уста, в ней нет секретов, все свои знания мастера передают начинающим реставраторам.

— С каким произведением вам было работать интереснее всего?

— Наверное, это картина «Отдых на пути в Египет» неизвестного художника французской школы XVII века. Она была вся переписана, голова старца Иосифа не сохранилась — ее смело дописал предыдущий художник-реставратор. С моим учителем из центра Игоря Грабаря Ольгой Постернак мы удаляли обширные записи и сильные загрязнения, а под ними открывались удивительные детали, которых раньше не было видно. Появились цветущие кусты, колонны, какие-то другие детали архитектуры. Это была очень интересная и технически сложная работа.

— Полагаю, одной из самых запоминающихся картин стала «Кающаяся Мария Магдалина» Питера Рубенса. Почему директор Ирбитского музея изобразительных искусств Валерий Карпов попросил отреставрировать это произведение именно вас?

— Вначале мы и не знали, что это Рубенс. Картина поступила в Ирбитский музей в качестве копии неизвестного художника из Эрмитажа, она была не в самом лучшем состоянии, а потому многие реставраторы отказывались работать с ней. Реставрация предстояла сложная, требующая большого труда и времени. Я согласилась.

Когда утоньшила лак, начала работать с тонировками, поняла, что это работа настоящего мастера. Валерий Андреевич предложил взять пробы грунтов, красок и нитей холста, чтобы отправить их на анализ в Москву для определения эпохи и круга авторов.

Вы не представляете, какой был восторг, когда пришло подтверждение того, что использованные краски принадлежат мастерской Рубенса. Валерий Андреевич летал на крыльях.

— А что вы чувствовали в этот момент?

— Я долго не верила. Настоящий трепет охватил меня намного позднее, когда уже все стали говорить об этом открытии, писать, показывать по ТВ. Тогда мне стало даже немножечко страшно от осознания того, что я прикоснулась к работе великого мастера.

— Нынешний год объявлен в России Годом культуры. Чего вы ждете от него?

— Сотрудники нашего музея давно мечтают о художественном центре, и о том, чтобы улица Уральская (на которой находится Музей изобразительных искусств — Е.Б.) стала тагильским Арбатом. Это наша общая мечта, мы уже все распланировали: выставочные залы, реставрационные мастерские с естественным светом и с вакуумным столом, с помещениями для хранения и экспонирования произведений, сегодня мы задыхаемся от нехватки площадей. Очень хотелось бы верить, что на нашем веку такой центр искусств появится в Нижнем Тагиле.

Антонина НАСЕДКИНА — реставратор первой категории, член Союза художников России, работает в Нижнетагильском музее изобразительных искусств. Лауреат премии главы Нижнего Тагила, лауреат областной премии имени О. Е. Клера.