Кондукторша, с трудом подбирая русские слова, требует от пассажирки на задней площадке, чтобы та передала деньги на оплату проезда. Женщина возражает: «Подойдите — заплачу, а передавать не буду». В принципе, ничего предосудительного, мне и самому не хотелось бы пускать по чужим рукам Екарту с тысячным взносом или крупную купюру. Но в данном случае ситуация действительно отягчена теснотой, пробиться непросто. Кондуктор и не пытается. А разражается тирадой о том, что ей детей кормить надо, апеллирует к WEB-камере, по которой, мол, кто-то все время следит за соответствием числа проданных билетов количеству пассажиров (так, видимо, их инструктируют, чтобы не воровали). А когда это не помогает, обменивается репликами с водителем, и тот глушит мотор посреди дороги. Ультиматум: пока одна не передаст, никто не поедет

Рев возмущения, в котором различим и мой голос, заставляет водителя тронуться с места. Но, найдя удобную обочину, он снова останавливается… и снова трогается под натиском общественного мнения.

С подобной практикой приходилось сталкиваться в советско-колхозные времена, когда в порядке вещей было нагнетать в коллективах обстановку нетерпимости к отщепенцам, наказывая всех за одного. Распространялось это вполне органично и на общественный транспорт. С тех пор, однако, многое изменилось, мы почувствовали себя свободными людьми, перестали заискивать перед вахтерами, официантами и кондукторами, привыкли к тому, что это они нас обслуживают, а не наоборот. Да и колхозное самосознание почти выветрилось: мы не рота солдат, мобилизованная для выполнения боевой задачи, мы — энное количество индивидуумов, случайно набившихся в одну маршрутку. И если к кому-то у кондуктора есть претензии — решайте вопрос в частном порядке, без воспитательных мер со стороны коллектива.

Эта парочка — кондуктор с водителем — так ведь и не поняла, что их действия — не что иное, как захват заложников, насильственное лишение свободы. Пусть это и не связано с угрозой для жизни, но все равно ощущаешь себя удивительно мерзко.

Вот, подумал я, еще одно последствие трудовой миграции из Средней Азии, глубже нас, видимо, увязшей в совковости, трепетнее хранящей традиции преклонения перед микровластью в лице, например, того же весовщика на хлопковом поле…

Но тут же осекся. И не только из врожденной этнической толерантности. Дело в том, что две стоящие рядом дамы-заложницы набросились уже на меня: ты чего, мол, возмущаешься, ей же детей кормить надо…

Что это? Так называемый стокгольмский синдром — психологический парадокс, суть которого в возникновении симпатии к захватчику со стороны жертвы захвата? Или все мои рассуждения о свободе личности, о чувстве собственного достоинства, мягко говоря, несколько преждевременны?