Но их, из той же Америки к примеру, совсем немного. Как чувствует себя на русской земле американец? Об этом и многом другом специально для «Уральского рабочего» — драматург и критик Джон Фридман.

В поисках солнца

— Уроженец солнечной Калифорнии, вы уже четверть века живете в Москве. Не холодно?

— Нет. Честно признаться, я вообще уже не ощущаю себя американцем. Сами подумайте: когда живешь в неродной стране много лет, возникает необходимость интегрироваться, слиться с той средой, в которой находишься. Иначе в чужом обществе, культуре попросту не выжить.

— Пришлось русифицироваться?

— Я не американец, но и не русский, и никогда таковым не стану. Я вижу себя гражданином США, который живет в столице России, и называю себя «американский москвич» или «московский американец». Вместе с тем, когда возвращаюсь домой, в Штаты, я не понимаю эту страну. Когда продолжительное время живешь в России, американские проблемы начинают казаться мелочами. НО! Находись я долго в Америке, перестал бы воспринимать сложности российской действительности. Для человека это очень важный момент — проникнуться вопросами и неурядицами чужой страны, начать воспринимать их настоящими, своими. Эти проблемы есть, кажутся нормальными, живыми, без которых и жизнь-то — не жизнь. А в Америке люди теряют сон из-за каких-то придурочных вещей!

— Какие же проблемы волнуют ваших близких и других людей, живущих в США?

— Частный пример: купил брат книгу в магазине. Страничка оказалась загнута. Брат возмутился, мол, как не стыдно продавать с изъяном… Трагедия, будто мир рухнул. Русский взял бы, да отогнул или отрезал. Такое простое отношение к вещам мне гораздо ближе. В этом я — типичный русский (смеется). Зато американец всегда просчитывает, куда потратить сбережения. В этом вопросе я тоже прагматичен. Но американцы по природе своей настолько самоуверенны, что думают, что всегда могут решить любой вопрос. Любой! Поэтому лезут во Вьетнам, Ирак. Две недели — и миссия выполнена. Ну-ну! Это глобально и повсеместно… и когда я это понял, то перестал быть американцем.

— Многие приезжают в столицу в поисках лучшей жизни. Что в ней искал успешный театральный деятель из-за границы?

— Правда, это парадокс. Скорее всего, объяснить его можно тем, что я… вырос без культуры. Факт — мне посчастливилось родиться в пустыне Мохаве (находится на юго-западе США и занимает большую часть южной Калифорнии, северо-запад Аризоны, юг Невады и юго-запад Юты — Л.М.), и лучшими моими друзьями были ящерицы, змеи, тарантулы, муравьи. Какая там культура? Искусство? И тяга к тому, чего был лишен маленький американский мальчик, пробудила в нем огромную жажду к книгам, чтению, писательству. Когда же столкнулся с произведениями русской литературы и искусства, я обалдел. Открылся абсолютно духовный, богатый, глубокий мир! В жизни в пустыне, конечно, тоже есть своя глубина и философия, природная, но нас же всегда привлекает то, что на расстоянии. И городская среда, с ее многообразием выбора, насыщенностью, динамичностью, стала своеобразной компенсацией. Это закон движения жизни от природного существования в сторону культуры.

[photo]1224[/photo]

Своя земля роднее

— Но вы же, по сути, мигрант!

— У меня вид на жительство есть (смеется). Временное, которое дает право на работу в этой стране. И признаться, нет никаких причин становиться гражданином Российской Федерации. Пусть в интервью я провозглашаю себя не американцем, гражданство все-таки США. И отказаться от него — большой и серьезный шаг. Гражданство, как ощущение принадлежности к определенной стране, по-моему, в крови, оно появляется при рождении, развивается при взрослении и уходит вместе с тобой. Пусть я отношусь критически к мышлению своих соотечественников, их культуре, политике и прочему, земля-то для меня — родная. Как можно отказаться от нее? ОБОЖАЮ ее! Нет! Я мигрант, но держу за пазухой горстку американской земли (смеется). При этом хочу, чтобы родина выглядела лучше, чем она есть…

— Но к выходцам с Запада общество относится лояльнее, чем к приезжим с Востока и Азии…

— К великому сожалению, как американец я собаку съел на этой теме. Разделение людей по цвету кожи и месту жительства — ужасная и глупая проблема, актуальная для всего мира. Это самая больная проблема, которая существует на планете. Мы живем в эпоху массовой миграции. Границы пали, и люди отовсюду едут всюду! И опыт показывает, что самые интересные и думающие люди — это те, кто хочет знать, что происходит за забором. Как живет сосед, на каком языке он говорит? Как ЗДЕСЬ, известно, и лучше искать что-то ТАМ, улучшать собственную жизнь, воспитывать детей в отличных условиях. Но общество почему-то считает себя вправе плохо относиться к тем, кто приезжает работать в чужую страну, чтобы поддержать семью на родине. В Москве это очень заметно. Я выхожу во двор, и он чистый, потому что его убрал дворник-узбек. Но его самого и его соотечественников считают за какую-то низшую касту. Почему? Просто однажды «коренные москвичи» (которых на деле не так и много) или американцы, или французы вдруг решили, что они лучше всех. А как разрешить это катастрофическое непонимание между людьми, я, увы, не знаю.

— Америка — так вообще плавильный котел…

— Люди приезжают в чужую страну, потому что хотят нормально жить. На родине этого не получилось, почему бы не попробовать новую страну? И выходцы из других государств, по большому счету, помогают тому обществу, в которое пришли. Они чистят, строят, кормят, составляя важную часть социальной машины. Без них все станет много хуже, и мы должны бы быть благодарны этим людям. А на деле? Если цвет твоей кожи, твой язык, культура, мышление не похожи на мои, значит, они плохие. В людях говорит страх — перед чем-то новым, неизведанным, непонятным. И литература, драматургия, театр, особенно качественно адаптированные для иностранного читателя и зрителя, с этими фобиями помогают справиться.

[photo]1225[/photo]

Культ культуры

— А много ли современных российских драматургов известно простому американцу?

— Последние 5—6 лет на американской сцене русские присутствуют. Небольшое количество, но все же… Театр — очень медленная вещь, и еще более медлительно развивается сознание зрителя, который не всегда готов воспринимать те вещи, о которых говорит драматург или режиссер из другой страны.

— Неужели дело только в зрителе?

— Не всегда бывают удачны перевод или постановка. Братья Пресняковы, Олег Богаев, Василий Сигарев, Оля Мухина, Юрий Клавдиев — спектакли по пьесам этих и других талантливых ребят идут, но не скажу, что о них знает каждый житель Соединенных Штатов. Тем не менее их смотрят: в Техасе, например, действует театр «Лопнувшая струна», где ставят только русскую драматургию. У Макса Курочкина немало постановок, а его «Класс Бенто Бончева» — очень понятная для американца история. Сейчас в Нью-Йорке прошел спектакль по пьесе трагически погибшей ученицы Николая Коляды, Александры Чичкановой, «Я — это я». Казалось бы, чисто русская история провинциального города, а она так пронзительно поставлена и сыграна американкой Николь Контолеф, что люди плакали…

— Как вообще публика реагирует на картины чужой жизни, происходящие в далекой стране?

— Не буду врать, не каждый спектакль, не каждое событие, связанное с русской драматургией, в Америке имеет такой наглядный успех. Но диалог устанавливается. Есть интерес и даже порой настоящее понимание. И это уже неплохо.

ДОСЬЕ

Джон Фридман — американский и российский культуролог, журналист, переводчик. Театральный обозреватель «The Moscow Times», пишет о русском театре для News York Times. Автор первой монографии о Николае Эрдмане в США. Впервые перевел на английский язык Сухово-Кобылина. Автор и составитель книг о современном русском театре, перевел свыше тридцати русских пьес на английский. Женат на актрисе российского театра и кино Оксане Мысиной.

МЕЖДУ СТРОК

Джон Фридман в тандеме с основателем и директором балтиморского Центра по развитию международного театра Филипом Арно разработал проект «Новые американские пьесы в России», на который выделила грант американо-российская Двусторонняя президентская комиссия. Цель — показать российскому зрителю пьесы драматургов США и познакомить с их повседневностью американской жизни.

БЛИЦ

— Арт-критика, в которой вы работаете, достаточно сложная область журналистики… Говорят, вы за сезон отсматриваете до 150 спектаклей…

— Раньше регулярно смотрел 120-130 постановок, сейчас меньше — 100-90. Сегодня просто физически не успеваю писать обо всем, много другой творческой работы: переводы и адаптация спектаклей, написание собственных пьес, помощь супруге Оксане Мысиной в ее творческой жизни — а это (смеется) отнимает тоже не мало душевных и физических сил. Теперь, став старше и проработав в театральной критике больше 20 лет (а это действительно немалый срок!), я стал более ревностно относиться к своему времени и на «средние» или сомнительные вещи уже не пойду.

— Кто может «выманить»?

— Мне нужно что-то интересное, новое. Это, несомненно, постановки Юрия Любимова, Дмитрия Крымова, Кама Гинкаса, Валерия Фокина. Очень большая проблема в том, что со временем и от обилия спектаклей глаз затирается. Как от этого можно спастись? Я не люблю делать выводы заранее, не смотрю и не читаю предвосхищающие событие анонсы и отзывы. Никогда не обсуждаю спектакль и игру актеров во время антракта, до или после премьеры. Наверное, у меня в Москве репутация сноба, но подумайте сами: любое сказанное кем-то слово, случайно оброненная мысль нарушит мое собственное восприятие и впечатление от постановки. И когда я сяду за рецензию, всплывут именно чужие комментарии. А для меня важно чистое авторское восприятие. Я всей душой люблю театр, люблю писать о нем, но соблюдать некоторые придуманные мной же правила не всегда просто.

— Какие еще уловки используете?

— Садясь в кресло в зрительном зале, полностью отключаю голову. Не пишу в ежедневнике название спектакля — только время и место. Это дает некое ощущение сюрприза, неожиданности. Для свежести восприятия полезно (усмехается). Кроме того, стараюсь не читать критических статей моих коллег — чтобы не предвосхищать и не затирать впечатление от просмотра. Поверьте, это очень большая работа!

— А как вы оцениваете свои постановки или игру супруги?

— Это сложный вопрос. Отношение к самому себе другое — это и любовь, и ненависть. Ты знаешь все изъяны работы, но без них произведение будет мертвым. А об Оксане я вообще не пишу. Конечно, не пропускаю важных и значимых ее работ, но всегда обхожусь мнением создателей спектаклей. Она тонкий и ранимый человек, и любое небрежно сказанное слово может направить ее по неверному пути. Как и меня — чьи-то мнения со стороны.

[photo]1223[/photo]

[youtube]58CrG0er_AQ[/youtube]