Эта последняя пьеса великого драматурга заставляет режиссеров впадать в крайности — история, придуманная Шекспиром, предстает либо как поверхностная сказочка, либо как запутанное философское исследование экзистенциальных тем смерти, власти, любви и прощения.

Чаще всего в интерпретациях «Бури» свергнутый с миланского престола собственным братом и высланный из города вместе с маленькой дочерью герцог Просперо предстает чародеем, прочитавшим тысячи книг и познавшим тайны природы. У Доннеллана же шекспировский герой — никакой не мудрец, а обиженный человек, который волею судьбы оказался на волшебном острове и с помощью книг овладел умением подчинять себе духов. Его верный слуга — Дух Ариэль (А. Кузичев) един в четырех лицах, каждая из ипостасей которого играет на своем музыкальном инструменте. С помощью музыки Ариэль повелевает стихиями, и тем служит своему господину. Второй прислужник — злой и убогий Калибан (А. Феклистов), коренной островитянин, мечтающий свергнуть нового правителя. Судя по тому, что оба слуги не любят своего хозяина, побаиваются его, он — тиран, жесткий и властолюбивый, живущий в ожидании часа своего торжества.

И этот маленький магический остров буквально-таки воочию предстает перед зрителем. Художник Ник Ормерод выкраивает на сцене дощатую, словно сколоченную из обломков корабля, площадку. Спектакль играется на фоне массивной бетонной стены. С помощью этой стены с тремя дверями режиссер расскажет нам и о буре, и о крушении корабля, и о тайнах острова.

Спектакль очень гладкий, текучий — одна сцена плавно переходит в другую, словно бусины нанизываются на единую нитку. И вдруг — яркая сцена безудержного праздника, на которой многие и критики, и зрители «спотыкаются». Уж больно она аляповата на ровной нитке жемчуга. На свадьбе дочери с принцем Фердинандом (Я. Ильвес) Просперо затевает представление, стилизованное под советскую пастораль: три упитанные колхозницы поют на мотив бравой песни, что они богини Юнона, Церера и Ирида, затем выбегают косари с серпами и отплясывают не менее бравый танец, в то время как на стене-экране идут кадры старого кино, вроде «Кубанских казаков». Сцена действительно выпадает из спектакля. Но не по смыслу, а скорее эстетически. По идее должен быть самый разгульный праздник, какой только мог выдумать Просперо. А герой этот, как мы помним, старый тиран. По словам самого Доннеллана, он решил показать разгульный советский праздник, но в данном случае оказался заложником своих представлений о том, насколько советское прошлое глубоко засело у нас в печенках, и промахнулся. Говорят, что в Париже эта сцена шла на «ура». Ну еще бы! Люди, которым кажется, что каждый российский школьник знает, где ближайшее бомбоубежище, а в крови у нас все еще живо прошлое холодной войны, действительно могут поверить, что и праздники у нас по-прежнему связаны с ударным трудом и успехами сельского хозяйства. Для российского же зрителя эта сцена нелепа и, повторюсь, выпадает из общей канвы.

Путь в новую жизнь

В остальном спектакль изыскан и местами глубок. Лично меня особо тронула мысль постановщика, внятно выраженная исполнителем главной роли. Просперо Игоря Ясуловича не полон мести, он скорее думал, что полон мести и желал бы быть злым на своих врагов, но когда он бурей обрушивается на корабль со своими обидчиками, становится ясно, нет в этом старике желания жестокой мести. Просперо хочет взглянуть в глаза тем, кто сверг его с престола, заставить их раскаяться, и самому простить их и проститься с прошлым. Это история прощения. История о том, как из унизительной, оскорбительной для тебя ситуации выйти человеком. И сделать это можно не через отмщение. Через раскаяние и прощение лежит путь в новую жизнь. И Просперо проходит его сам и проводит по нему своих врагов. Он использует свое могущество не для того, чтобы растоптать обидевших его людей, а для того, чтобы помочь им прозреть. Просперо добровольно отказывается от огромной волшебной силы, когда видит, что цель его достигнута.

Деклан Доннеллан сделал свою историю «Бури» простой и близкой, не пугающей навороченностью смыслами. Доннеллан решил, что на поверхности оно как-то безопаснее — и Шекспира не испортишь, и зрителя не обидишь.