В Екатеринбурге театров немного. А настоящих театров еще меньше. Я по большой любви и профессиональной обязанности посещаю множество спектаклей. И все чаще мне хочется узнать у творцов, задаются ли они вопросом Раскольникова: тварь я дрожащая или право имею?

Последний раз такое желание возникло на спектакле «Пиковая дама» театра «Театрон». В афише обещали удивить оригинальной интерпретацией хрестоматийного произведения. Кстати, «Пиковую даму» великий Пушкин написал. Это хотелось бы напомнить тем, кто видел этот спектакль и не признал. Постановка идет в антураже музея. Софиты светят, костюмы пошиты, декорации найдены, интонации… не всегда. Но вопрос даже не в этом. Не найдена идея, которую планировали интерпретировать, и достоверный заявленной цели язык.

Спектакль явно желал быть пластическим. С пластических зарисовок он начинается, пластическими этюдами он продолжается. Спектакль явно желал быть музыкальным: прекрасно поет запуганная Лизавета, разухабисто — блистающая Герцогиня и удрученно — отчаянный Герман. А заканчивается постановка вообще музыкально-пластическим номером: актеры перевели на язык глухонемых песню «Прекрасное далеко». Сказать, что это было обескураживающее, — не сказать ничего. В спектакле и намека не было на объяснение такого фортеля. По аналогии с известной мыслью Чехова про ружье, стреляющее во втором акте, могу заверить, что этот номер выглядел как ни с того ни с сего выехавшая и бабахнувшая в зал пушка, в конце, например, советского мелодраматического спектакля. Сразу создается ощущение, что все, что мы видели до этого, на самом деле было не про то. Как известно, конец — делу венец. Здесь финальный номер перечеркнул весь спектакль.

Но, продолжим. Спектакль явно желал… быть. Но его не было. Заметно, что сделано все с увлечением, любовью и фантазией. Но неуклюже и без специфического театрального вкуса, который проявляется в средствах выразительности, их количестве и уместности, в том, как режиссер использует артистов, соответственно их природным данным, в том, как расставляются акценты…

У меня нет цели доказывать, что этот спектакль плох, — проблема гораздо шире. Театр сродни алкогольной зависимости. И признать это очень сложно. Многие люди, увлекшись и начав заниматься театром, остановиться уже не могут. Но в этой своей искренней любви они не всегда верно себя оценивают. Повторю, что театр подобен алкогольной зависимости, и «самопал» тут опасен. Он дезориентирует, размывает вкус, замутняет глубину, обесценивает эстетическое наслаждение и либо принуждает довольствоваться малым, либо отвращает от театра.

Вот здесь и возникает вопрос: может ли даже профессионал (артист, режиссер), имея идею, высшее специальное образование, сценический опыт, но страдающий бедностью театрального языка, не обладающий достаточными творческими и технологическими возможностями и, кроме всего этого, талантливым актерским ресурсом (чем, надо сказать, не обладает и большинство государственных профессиональных театров), «делать театр»? То есть имеет ли он право нести идею театра в люди. Ведь можно делать утренники, театрализованные вечера, студенческие и любительские спектакли, но делать Театр? После каждого спектакля задаюсь вопросом: что скажет о нем человек, не представляющий, что такое театр вообще, впервые побывавший на представлении? Получит ли он впечатление и уважение к искусству театра? Или он увидит глупое кривлянье, гримасничанье, скукотищу и людей, «не понятно, чем занимающихся», не понятно, зачем нацепившим на себя костюм из обрезков ткани и гофробумаги? Честный, непредвзятый ответ на этот вопрос может навсегда отвратить человека от театра. Зритель может начать думать, что это и есть все, на что способен театр вообще.

Может, как раз из любви к Театру стоит перестать «делать театр»? У меня универсального ответа на этот вопрос нет.