По полученным сообщениям, Вячеслав Анатольевич был госпитализирован 1 декабря 2016 года в Москве прямо со спектакля с судорожным синдромом, затем он впал в коматозное состояние, из которого так и не вышел.

— Шалевич был могучим, великим актером, он до последнего своего дня оставался любимцем публики, выходил на сцену Вахтанговского театра, служил ему верой и правдой. Мы, будучи студентами, бегали на все его спектакли в Вахтанговском театре, старались учиться у Шалевича, — вспоминает Наталья Селезнева, в свое время снимавшаяся вместе с ним в легендарном проекте «Кабачок «13 стульев». А Людмила Максакова, как представляется, подвела трагическое резюме, сказав, что умерший актер воплощал в себе «истинный дух театра Вахтангова», и сейчас этот дух отлетел…

Биография Шалевича — драматический слепок с биографии страны. Отец артиста, Анатолий Шалевич,  этнический поляк, офицер царской армии и Белого движения, впоследствии перешедший к красным и дослужившийся до генерала НКВД. Потом все трафаретно — сам угодил в жернова собственной конторы,  ему припомнили национальность и белогвардейское прошлое. Однако отделался «легким испугом» — получил 5 лет лагерей.

Будущий знаменитый артист считал отца погибшим на Зимней войне с Финляндией, так было принято говорить в семье. Правда открылась для Вячеслава Шалевича только в 1972 году, когда он, уже 38-летний, встретил своего отца — живого! — на гастролях в Бийске… А пока  было типичное для тех лет детство: безотцовщина, житие в маленькой коммуналке на Старом Арбате, прямо напротив театра Вахтангова — как любит пошутить судьба. Во время войны — эвакуация в Саратовскую область, полубеспризорное существование, даже временное пребывание в детском доме. В 1958 году — поворот судьбы, учеба в легендарной «Щуке», и по окончании — поступление на ту самую вахтанговскую сцену. На всю оставшуюся жизнь…

Все работавшие с Шалевичем дружно отмечают: театр был истинным призванием артиста. Это та сторона дарования мастера, которую, к сожалению, хорошо знала только столица, но не страна — Интернета в ту пору, увы, не было… Доктор в «Перед заходом солнца» Г. Гауптмана, Барин-англоман в «Идиоте» Ф. Достоевского, Никанор в «Человеке с ружьем» Н. Погодина, Муров в «Без вины виноватых» А. Островского, Дорн в «Чайке» А. Чехова, Сергей в «Иркутской истории» А. Арбузова, Александров в «Живом трупе» Льва Толстого, Барах в «Принцессе Турандот» К. Гоцци — все эти сценические образы уже стали классикой, попали на скрижали театральной истории. И все-таки… При всем огромном театральном даровании  славу Шалевича-актера составил его вклад в кинематограф. Именно здесь ему суждено было воплотить в жизнь целую галерею ярких и многогранных персонажей, которые не просто получили громкий резонанс — сплошь и рядом именно они определяли лицо картины, подчас становясь смысловым центром последней, даже задавая тон эмоциональному восприятию ленты.

Оригинальность творческой философии Шалевича  в том, что его герои никогда не бывают плакатными. Возможно, и тут сказалась вахтанговская закваска… Эта платформа была заявлена буквально на старте — в одной из самых первых экранных ролей Шалевича, в Швабрине из «Капитанской дочки» (1958 год). В этом фильме Швабрин фактически  единственный по-настоящему отрицательный персонаж, принимающий на себя все негативное начало авторской концепции: и никто не упрекнул бы артиста, если бы он воплотил на экране квинтэссенцию «злодейства», что, кстати, заложено в сценарии. Но! Швабрин Шалевича, при всей неблаговидности совершаемых им поступков,  выглядит сильной и страстной личностью, играющей в кровавой заварухе пугачевщины своего рода азартную игру, призом в которой будет обладание Машей, а на кону — собственная голова… И при такой трактовке логичным становится финальное поведение героя, клевещущего на Гринева, но не покушавшегося на честное имя девушки: даже на самом дне нравственного падения герой сохраняет остаток благородства  и вызывает неожиданное сочувствие…

Такая сложная психолого-нравственная диалектика характерна практически для всех кинематографических ролей Шалевича. Вспоминается один из его театральных шедевров — Левка Козин в «Конармии» И. Бабеля, одном из самых грандиозно-феерических спектаклей театра имени Вахтангова. Сама эта постановка была настоящим «актом диссидентства»: расстрелянный автор, запретная тематика, показ реальных жестокостей Красной армии в годы советско-польской войны 1920 года… В этом контексте  именно образ Левки становился кульминацией постановки. Левка у Шалевича — человек, озверевший от беспрестанного кровопролития, стремительно теряющий человеческий облик, для которого «отмахнуть шашкой» становится уже привычной чертой натуры… Но в сцене его горячечной исповеди об истории своей изломанно-трагической любви — прорисовывается изнанка его страшной душевной трансформации; и когда через несколько минут герой падает под выстрелом в спину, мы оплакиваем его нелепую гибель, забыв обо всем том ужасном, что только что было явлено нам…

А начдив Кутасов из «Красной площади»? Эта картина дает нам поразительный пример того, как талант мастера позволяет вытянуть и сделать значительным ленту, казалось бы, обреченную на заслуженный провал. Типичное советское псевдоисторическое кино, пафосно  возвеличивающее «правильную» сторону Гражданской войны, тиражирующее все официозные мифы о 23 февраля и разбавляющее этот пафос слезоточивыми историями о героизме и любовных треугольниках… Но над всем этим гениально сыгранный Шалевичем образ поручика, а затем — красного начдива Кутасова, мгновенно переворачивающий все действие в принципиально иную плоскость.

Именно этот образ благодаря Шалевичу стал едва ли не единственным в советском кино драматическим свидетельством трагедии человека, оказавшегося в те годы «на разломе миров». Царский офицер, пошедший на службу красным, он испытывает неимоверные нравственные страдания: друзья по училищу и фронтам Первой мировой войны, воюющие за белых, презирают его как Иуду, военспеца и проститутку. Красные все равно смотрят на него с подозрением, из-за происхождения и интеллигентности Кутасова, его — по собственному признанию — за первую же ошибку немедленно расстреляют перед строем… Кульминации эта образно-психологическая амбивалентность, столь типичная для творчества Шалевича, достигает в «Семнадцати мгновениях весны», где артист сыграл Аллена Даллеса — непроницаемого аса разведки, истинного «рыцаря плаща и кинжала». Парадокс роли  в том, что Даллес-Шалевич практически ничего не говорит: во время переговоров с генералом Вольфом он только сидит и слушает, давая возможность действовать своим подчиненным, но его непроницаемый сверлящий взгляд говорит больше, чем любые слова. Он — истинный «мозговой центр» всей операции, он — интеллектуал от Бога, чей могучий ум и сила характера дают возможность направлять происходящее, даже формально не вмешиваясь в разговор. Сегодня, когда Вячеслава Шалевича не стало, почему-то кажется, что именно эта маленькая и одновременно грандиозная роль в культовом сериале Т. Лиозновой  лучше всего выражает творческую и личностную сущность Мастера: он сам был таким харизматом, чей талант и духовная аура создавали вокруг него неповторимую атмосферу притяжения…