И когда в России не было секса?
«Запретить секс без брака», «запретить аборты», «запретить презервативы», «позволить мужу бить жену, если она его ослушалась», наконец — возродить в стране домострой.
В последнее время накатывается просто вал дремучих инициатив под общие разговоры о целомудренной в старину России, традиционных ценностях, нашей особой духовности. Но на самом деле спроси, и мало кто способен внятно объяснить, а что под этим имеется в виду. Перед глазами предстает книжная картинка райской Руси-матушки, где секса до брака нет, где дети появляются на свет чуть ли не от святого зачатия. И во всех семьях царствует мир, лад и сплошное благоденствие. Настоящее, напротив, предстает погрязшим чуть ли не в пучину разврата, с морально-нравственными ценностями, упавшими ниже нижнего.
И мало кто задумывается, а так ли благостно все обстояло на Руси… Зачем мы рисуем перед собой картину мифическую, почти былинную? Зачем так очерняем настоящее? Ведь как-никак и тогда и сейчас жили люди со всеми свойственными им простыми человеческими желаниями, со своими страстями, а иногда и пороками.
«Судить о традиционной русской нравственности по православному канону — то же самое, как судить о моральном состоянии советского общества по «Моральному кодексу строителя коммунизма». Это вердикт Игоря Кона, великого ученого наших дней, всю свою жизнь изучавшего проблемы сексуальной культуры, автора бьющей наповал книги «Сексуальная культура в России: клубничка на березе». Показательно, что его труды и деятельность вызвали бешеную ненависть. Ему угрожали, под двери его квартиры подкладывали муляж взрывного устройства. На его лекциях организовывали провокации. А после смерти ученого в 2011 году священник
Возникает вопрос: а имеются ли у нас факты, способные подтвердить или опровергнуть мифы о целомудренной Руси? Мы ведь можем бесконечно спорить о том, как было на самом деле и как есть сейчас. Мы можем не доверять историческим фактам, историки ведь тоже субъективны и могут лукавить. Но есть в нашей культуре такой фактический пласт, который уже ни опровергнуть, ни исказить невозможно.
Это фольклор, народное творчество, в котором кристаллизовался и запечатлелся вековой опыт народа. Вот, скажем, что до нас донесли народные песни. Те самые, «некрасовские», про женскую долю и тяжелый крестьянский труд. Даже в самых «дистиллированных» сборниках романовской эпохи можно найти тексты, выламывающиеся из всех правил «благочиния» — что естественно, ведь народ сочинял песни не для проверяющих инстанций, а для души… Так, в сборнике Н. Римского-Корсакова «100 русских народных песен» есть образец с таким текстом: «Отдали меня, молоду, в деревню большую, в семью чужую. Свекор, да свекровь, да четыре деверя. Деверья-то — кобелья, а свекровь-то — сука… Муж руку отвел, по щеке меня оплел. А я руку отвела — по всей харе оплела!» И, в немалом количестве, — о весьма откровенных аспектах интимной жизни. Например, об институте «снохачества» — когда свекор, в отсутствие мужа, «охаживает» невестку: по свидетельствам современников, такая практика на русском селе бытовала до самой коллективизации.
А вот — былины. Жанр настолько древний, что какое бы то ни было западническое влияние на них полностью исключено. И что же мы видим? Например, в новгородских былинах действуют и разгульный Васька Буслаев, и невероятный для нашего «школьного» воспитания богатырь-хулиган Хотин Блудович — тот самый, который побивал соперников в кулачном бою собственным мужским достоинством. И это единственное его похождение, которое я могу поведать читателю без вмешательства цензуры. Между прочим, именно эти «подвиги» Блудовича стали сюжетной праосновой для знаменитой порнографической поэмы пушкинской эпохи «Лука Мудищев»…
Уж коли вспомнили про Новгород, то новгородские берестяные грамоты подтвердили хорошо известную ученым истину — вопреки распространенному мнению, мат на Руси был известен задолго до «татаро-монголов». В одной из таких грамот (XII век) купец советует своему сыну, пошедшему по отцовским стопам в бизнесе, во время подписания договора «не выделываться». Читатель, надеюсь, уже понял, какой в документе на самом деле был глагол. В былине «Илья Муромец и голи кабацкие» любимый герой киевского цикла (к слову, канонизированный церковью) учиняет вместе с «кабацкой голью» натуральный разгром церкви, расстреливает колокольни из своего богатырского лука». На эту фантасмагорическую деталь обращал внимание прославленный философ Серебряного века Борис Вышеславцев.
А частушки? Жанр этот впервые записан во второй половине XIX века — но, по мнению мэтров фольклористики, корни этого жанра уходят в глубь веков как минимум на полтысячелетия… Процитировать их — дело практически невозможное. Поскольку частушка в редких случаях обходится без мата. Между прочим, семантически частушки восходят к скоморошьим песням — так их вообще невозможно цитировать: они все «про это», и в них нет нематерных слов. Общеизвестна история: во время съемок «Андрея Рублева» А. Тарковский и Ролан Быков, исполнитель роли Скомороха, надумали вмонтировать в фильм подлинную скоморошину XV века — но очень скоро поняли, что ни одна цензура ее не пропустит. Пришлось Быкову писать стилизацию…
Обратимся и к сказкам. Сегодня мы обычно читаем их в литературной обработке. Чаще всего одного из Толстых: или Алексея Константиновича, или Алексея Николаевича. Ради интереса откроем первоисточник, сборник «Заветные сказки»
Самое же показательное — что все изложенное не является нравственной и мировоззренческой катастрофой! Просто не нужно «сочинять себе шоколадных мужичков», как язвительно заметил еще 150 лет назад граф Алексей Константинович Толстой, издеваясь над народническими настроениями. Фольклор есть концентрированное выражение самых сущностных черт менталитета и народной души, и эти черты отнюдь не мармеладные, в них отражены реальные коллизии и конфликтные точки исторического бытия. И это касается не только русского, но и всех остальных народов мира (!). Это живая жизнь, извиняюсь за тавтологию, со всеми ее взлетами и падениями, не запредельно грешная, но и не святая. И не могущая быть таковой — мы же не в раю (!). И народное творчество не виновато, что мы придумываем себе некий приукрашенный, невсамделишный мир, а затем раздражаемся, что реальность не соответствует нашим «сказочным» представлениям…