При этом  совсем недавно балетмейстер вынес свое детище на соискание «Золотой маски» и… не получил ничего, даже утешительного приза!

И отечественные отзывы о спектакле, после его постановки в московском Театре им. К. Станиславского и В. Немировича-Данченко, удивляли однообразием негативных характеристик: «У меня большие сомнения, что Ноймайер вообще читал роман Пушкина», «Что, например, в «Татьяне» от русской деревни — ничего!», «Для чего потребовалась пушкинская Татьяна, ведь она оторвана от родных корней и вынуждена все время пребывать в бредовых снах», «Жалкая карикатура на русскую жизнь начала ХХ века». Все эти цитаты — из интернет-форума о спектакле. А в прессе можно с академической интонацией прочитать: «К пушкинской «Татьяне» представленная Ноймайером Татьяна не имеет никакого отношения!»

Впрочем, когда мне лично удалось увидеть «Татьяну» воочию, для меня все встало на свои места.

…Ноймайер — бог и мэтр психологического симфонизированного балета. Он ставит не только и даже не столько сюжет, сколько подводное течение, как сказано у Чехова. Отсюда  феномен его «Реквиема», «Страстей по Матфею», «Пер Гюнта», «Третьей симфонии Г. Малера»… Кроме того, американский хореограф — художник нашего времени, и он, что естественно, прочитывает классические сюжеты не просто современным взглядом (этим уже никого не удивишь), а применяет к классике эстетические и философские методики, незнакомые авторам первоисточников. В таком контексте  неудивительно, что акценты в «Татьяне» оказались расставлены несколько непривычные для «хрестоматийно-школьного» прочтения пушкинского романа в стихах.

Но при этом  стопроцентно правы те немногочисленные прозорливые комментаторы, которые отметили как раз внимательное и даже доскональное прочтение Ноймайером культового произведения русской литературы! Потому что даже первое впечатление от балета показывает: создатель спектакля не только глубоко вошел в контекст «Онегина», но и поставил во главу угла как раз те моменты романа, которые можно считать ключевыми в плане концептуально-смысловом. И которые, кстати, оказались в значительной степени опущенными в опере П. Чайковского. Естественно — в рамках индивидуального, сугубо эксклюзивного видения первоисточника — но это прерогатива гения: в конце концов и сам Чайковский полностью пересочинял сюжет пушкинской «Пиковой дамы».

Начать надо с того, что временные координаты спектакля сдвинуты Ноймайером из пушкинской эпохи даже не в «начало ХХ века» (как не преминули отметить критики), а в некий абстрактный пространственно-временной континуум. Внешние черты эпохи обрисованы подчеркнуто графично: мужчины на балу — в «николаевско»-белогвардейском обмундировании, ларинский муж-генерал вообще носит китель на манер чего-то «третьерейховского», женщины же своими красными платками и ситцевыми юбками вызывают даже некие «нэповские» ассоциации. Как и церковный платок, и неуклюжие советские боты в «прикиде» няни. Главные же мужские персонажи, Онегин и Ленский, — подчеркнуто стилизованы под современность, даже вызывают аллюзии к поколению битников.

Все это — не волюнтаризм и не невнимательность к Пушкину, а вполне осознанная стратегия постановщика: создать балетное повествование не о «России» и не об эпохе, а о чем-то другом — о том, что могло бы произойти с каждым и в любое время… Этому служит и экспрессионистски насыщенная музыка Леры Ауэрбах: она лишена балетной характеристичности — за исключением только сцены ларинского бала, поданного предельно саркастично. Как и у Пушкина — помните: «И отставной советник Флянов, тяжелый сплетник, старый плут, обжора, взяточник и шут». Здесь у композитора звучат гротескные интонации русского уличного фольклора начала ХХ века, чуть ли не «Крокодила»… В остальном — музыка «Татьяны» скорее симфоническая, нежели театральная; и именно этого добивался Ноймайер, превращая балет в настоящую симфонию «потока сознания»…

Главное в спектакле, разумеется, психологическое трио Татьяна — Онегин — Ленский. Последний выведен не поэтом, а композитором — может, некая аллюзия к Чайковскому? Вся первая глава романа визуализируется на сцене своеобразным хореографическим калейдоскопом: вот разгульная жизнь Онегина в столице, вот его поход в театр, где на сцене фигурирует что-то древнеегипетское (помните у Пушкина — «обшикать Федру, Клеопатру…»). Вот внезапно на сцену вторгается зловещая похоронная процессия — несут на кладбище то ли дядю (который «самых честных правил»), то ли «смиренного грешника Дмитрия Ларина»… Так же пунктирно будут показаны и все последующие коллизии — отказ Онегина Татьяне, ссора с Ленским, дуэль… Последняя поставлена предельно выразительно: Онегин и Ленский протягивают руки навстречу друг другу — но черные тени общественного мнения перехватывают руки, разводят героев к барьеру, и они же нажимают на роковой курок пистолета…

Но главная героиня, естественно, — Татьяна: фактически можно говорить даже о некоей монодраме последней. И тут наступает кульминация авторского подхода хореографа — та самая, что вызвала столько нареканий: Ноймайер ставит душевную драму Татьяны с позиций… фрейдизма! Парадоксально — но только на первый взгляд: в действительности же нет ни одного модернистского хода постановки, который не был бы намечен у Пушкина. Более того — именно эти «игры подсознания» в романе были самыми главными для понимания характера персонажа... Татьяна — в том неповторимом возрасте, когда во вчерашнем ребенке просыпается женское начало, даже эротика. Давно сердечное томленье теснило ей младую грудь, душа звала… кого-нибудь. При этом будущую любовь Татьяна воспринимает «идеально литературно», в сентименталистских образах романов С. Ричардсона — и они визуализируются Ноймайером. На сей раз, точно в антураже пушкинского времени, и именно они помогают ей писать свое знаменитое письмо. А потом так же поможет Онегину написать письмо Татьяне мертвый Ленский — уж он-то знал, что такое страсть (!). Отсюда и страшная трагедия Татьяны — после знаменитой отповеди Онегина: здесь не только драма отказа, здесь нечто более страшное — крах красивой иллюзии перед лицом гораздо более грубой реальности…

А сны Татьяны в ноймайеровском преломлении? В комнате девушки фигурируют игрушечные медведи — это то самое чеховское ружье, которое висит на сцене в первом акте и должно выстрелить в последнем… Во время самого знаменитого сна к Татьяне является натуральный медведь. Его танцует тот самый актер, который впоследствии явится мужем-генералом — и происходит сюрреалистическое действо: Татьяна сбрасывает облачение, остается в обтянутом трико телесного цвета (эффект наготы) — и вот она в объятиях зверя! Просто «Медвежья свадьба» П. Мериме, легенда о женихе, который в брачную ночь стал оборотнем и заломал невесту.

Фрейдизм чистой воды: медведь — это материализация брутально-маскулинного начала, которого подсознательно жаждет девушка… И тут же  сцена, где Татьяна прозревает грядущую трагедию на балу: здесь Онегин убивает Ленского не «стильно», «по всем преданьям старины», а самым животным образом — кухонным ножом! Редко можно найти другой пример такого пристального вглядывания в женское подсознание, который здесь демонстрируют Пушкин и Ноймайер…

А финал? Татьяна получает письмо Онегина — и?.. Она умом отвергает его, по соображениям морали, — а всем своим естеством мучительно стремится к нему. Потому что именно он стал материализацией ее «ричардсоновских» грез, именно с ним она на всю жизнь будет ассоциировать мужское начало. Потому, даже отталкивая его (здесь Ноймайер не боится и некоторого натурализма),  она в последнее мгновение приникает к нему в страстном поцелуе, и уже только потом замирает на подоконнике в позе застывшей статуи. Как в самом начале балета, — словно омертвевая: в прологе она еще не проснулась как женщина, теперь — умирает в своей проснувшейся и нереализованной женственности. Оставляя Онегина судорожно метаться по сцене, охваченного бурей ощущений.

Что, если бы Татьяна в тот роковой миг послушалась не ума, а сердца, сделала бы иной выбор? Тогда кончился бы «Евгений Онегин», и началась бы «Анна Каренина».

И, досматривая последние кадры постановки — начинаешь окончательно понимать, почему «Золотая маска» обошла Ноймайера. Не случайно тот самый интернет-блог назывался — «О балетном патриотизме»: здесь содержится самая суть. Мы, привыкшие воспринимать нашу национальную классику в строго академическом (на деле — школьном) ключе, крайне болезненно воспринимаем любые попытки какого-либо иного ее прочтения — тем более когда за это берется иностранец. Да еще — из США, да еще — гей (!). Вряд ли случайно, что чуть ли не в каждой второй статье про «Татьяну» муссируется мысль о «загадочной русской душе», неподвластной иноземцам… Но любая классика — всечеловечна, об этом говорил еще Достоевский, и она по определению — достояние мировой культуры. И прочитываться она будет в каждом конкретном культурном контексте  по-своему, это есть данность. Поэтому не стоит ударяться в «патриотические» сетования, тем более  по поводу шедевра: не лучше ли постараться понять дерзновенный замысел мастера и попутно открыть для себя что-то новое в знакомом с детства сюжете? Насколько это обогатило бы нас! Тем более что все те претензии, которые предъявляются сегодня к Ноймайеру насчет неправильного прочтения Пушкина, в свое время — и чуть ли не в тех же самых выражениях — предъявлялись и Чайковскому: таковы парадоксы штампов восприятия.