— В 1999 году меня вызвали телеграммой в Чернобыль в качестве эксперта по радиационной безопасности объекта «Укрытие», или «саркофага», как его прозвали журналисты. Начинался следующий этап ликвидации последствий аварии, на деньги Европейского банка была создана огромная организация, собраны эксперты со всего мира, потребовался консультант, знающий 4-й блок изнутри.

[photo300]3509[/photo300]

Валерий ШАНГУРОВ.

Почему я, а не кто-то из института Курчатова? Я бывший начальник смены «саркофага». До этого был начальником смены ЦРБ на 3-м энергоблоке. Это блок-близнец, отделенный стеной от 4-го. После аварии мы восстановили на 3-м энергоблоке систему радиационного контроля, я отвечал за ее пуск, а 4 декабря 1987 года запустили 3-й энергоблок полностью.

— Страшно было?

— Нет. До 90-х годов все же было засекречено: состав персонала, заболеваемость, причины и последствия катастрофы. Существует до ста версий этого события. В 1986 году, работая на другом предприятии, я написал свои предложения и в числе «добровольцев» попал в Чернобыль.

— И что вы предлагали?

— Зная конструкцию реактора, специалисты понимают: в нем при нормальной эксплуатации нечему взорваться. Там не было взрыва, был другой процесс. Реактор — сложное сооружение в виде куба, в нижней части которого стоит непосредственно сам реактор, который должен отработать 30 лет. Этакая 10-метровая «кастрюлька», начиненная 1659 цилиндрами с ядерным топливом. Над всем сооружением системы защиты и большой центральный зал.

Примерно за год до аварии специалистам стало ясно, что у реактора большой мощности канального (РБМК) есть некие конструкционные особенности, приводящие к аварии. А в документах о них нет ни строчки, персонал станции в неведении, работает вслепую.

Физики из группы ядерного надзора об этом догадались, до Чернобыля подобный мини-инцидент произошел на Ленинградской АЭС, но там был локальный перегрев реактора. В Чернобыле тоже был не взрыв, а перегрев, некий теплофизический процесс в нижней части реактора, выбросивший верхнюю его часть в центральный зал на высоту 15—20 метров. На каком-то этапе она и взорвалась. По версии сотрудников различных НИИ, произошел ядерный взрыв очень малой мощности, и большая часть реактора превратилась в пыль.

— Все видели разрушительные последствия этой «некой конструктивной особенности реактора…»

— По разным данным, через Чернобыль прошло до 650 тысяч ликвидаторов. Цифра невероятная. Их привозили автобусами на день, два, три. Они выстраивались в длинные очереди для выхода на крыши, чтобы за одну минуту вручную либо лопатой сбросить свою порцию графита в развал блока. Это были военные и пожарные. Тех, кто работал на крышах, называли аистами. Этих ребят, наверное, уже нет в живых. За два месяца было найдено около 100 тысяч мельчайших осколков разрушенного реактора. Мощность дозы на площадке ЧАЭС в 1986 году была от 10 до 2000 рентген в час.

Три выезда — и ликвидаторы «сгорали» по дозе облучения. Им записывали 10—15 бэр, на самом деле, работая на крыше, они за полчаса получали 100 бэр, «перешагивая» порог лучевой болезни.

Обратно едут — некоторых рвет: это первый признак лучевой болезни. Стояла задача: «отмыть» станцию от радиоактивных веществ, и дезактивацию солдаты и офицеры войск химзащиты провели за три месяца. Практически вручную. В зоне аварии было сконцентрировано более 100 воинских частей всех родов войск.

А параллельно с дезактивацией 90 тысяч самых опытных спецов секретного тогда УС-605 Минсредмаша, съехавшихся от Красноярска до Москвы, 206 дней круглосуточно возводили «саркофаг» над 4-м блоком. Руководители, министры «Средмаша» — все были на блоке. Затем объект передали нам, атомщикам, под кодовым названием «Укрытие», и я как начальник смены ЦРБ обеспечивал безопасность персонала. На объект приезжали ученые из разных НИИ с разными задачами: шел поиск остатков ядерного топлива. В распоряжение мы получили примерно 100-метровый объект высотой в две девятиэтажки, внутри темно, никакой документации нет, отчеты о состоянии куцые. Курчатовская «Комплексная экспедиция», в которой работали от 200 до 2000 человек, из-за развала Союза была свернута, кадров не было. На объекте создали ЦРБ, с 90-го по 98-й годы я был замначальника цеха и руководителем группы разведки 4-го энергоблока. По необходимости привлекал дозиметристов из своего цеха.

За восемь лет мы изучили весь блок, собирали необходимую информацию всеми доступными тогда способами. На самых опасных участках работали только сталкеры, то есть разведчики группы.

Дозиметристы собирали информацию, делая в год десятки тысяч замеров и проб воды, десятки тысяч фотографий и видеосъемок, составляли программы безопасных работ, разрабатывали средства индивидуальной защиты. Во время вылазок обнаружили более 20 мест, где конструкции могут разрушиться, установили в нужных местах датчики контроля. Наши отчеты позволили составить более полную картину состояния объекта «Укрытие».

Потом я приболел, работать уже не мог (все, помимо облучения, наглотались там мелкодисперсной радиационной пыли, осевшей в легких), уволился и возвратился в Каменск. Но через полгода получил приглашение поработать экспертом в консорциуме. Работал с авторитетными специалистами атомной энергетики Константином Чечеровым, Алексеем Ненаглядовым, Александром Суриным. Мы консультировали зарубежных экспертов, а попутно Костя Чечеров искал подтверждение нашей версии.

 В итоге мы создали документ, за который не стыдно перед международным ученым сообществом. Этот документ дает ответ, где скопилось топливо и сколько его. Мы его долго искали. Документ находится в архиве ЧАЭС, в Европейском банке развития, в институтах, по нему работают и еще будут работать сто лет, предлагая свои меры безопасности: ведь топливо будет хранить тепло еще долго.

Ненаглядов и Чечеров получили большую дозу облучения, их уже нет, Сурин работает в институте Курчатова. Отчасти благодаря их исследованиям публично признано, что «авария на реакторе типа РБМК была неизбежной, вследствие имеющихся на тот момент серьезных конструктивных недостатков, специфических ядерно-физических характеристик РБМК-1000, обусловленных конструкцией его активной зоны, низкой эффективности системы управления и защиты, низким качеством технологического регламента».

— Но, насколько известно, руководители станции были признаны виновными и осуждены на большие сроки?

— Да, директору станции Виктору Брюханову, его заместителю Анатолию Дятлову и главному инженеру Николаю Фомину дали по 10 лет. На станции поднялась волна недовольства: руководство сидит в тюрьмах, а мы работаем на тех же реакторах, по тому же регламенту, что и раньше. Разве что ввели систему быстрой аварийной защиты, которая обеспечивает остановку реактора за 2,5 секунды, а не через 24, как было раньше. По инициативе Николая Штейнберга, главного инженера ЧАЭС, была создана комиссия по расследованию причин аварии. По итогам работы комиссии осужденные были амнистированы.

Но к тому времени Дятлов умер в тюрьме от полученного ранее облучения, Фомин сошел с ума, пытался покончить жизнь самоубийством, и только Брюханов был освобожден, немного не досидев срок. Официально признано, что персонал станции в аварии не виноват.