28 января исполнилось 20 лет со дня смерти поэта… Поразительная история: его творчество гораздо больше востребовано за рубежом, нежели на родине.

Кем был Иосиф Бродский для России? Великий поэт, один из величайших в ХХ веке? Один из пяти нобелевских лауреатов от нашей страны по литературе? Художник и интеллектуал планетарного масштаба, подлинный космополит и «гражданин мира»?

Бродский был не только гениальным поэтом. Он был представителем крайне редкого, почти вымирающего племени паладинов Прекрасного, парящих в заоблачных высях эстетики; он — своего рода Дон Кихот красоты и философской глубины. Выразительно в этом плане сравнение Нобелевских лекций, прочитанных в Стокгольме Солженицыным и Бродским (после получения премий). Солженицын говорил об острейших политических и нравственных проблемах современности, Бродский — исключительно об эстетике. Причем не следует понимать сказанное как оторванность от жизни: напротив, поэтическая лексика Бродского необычайно широка и использует даже обсценные идиомы. И тем не менее Бродский — именно рыцарь высокой духовности.

Общеизвестен эпизод позорного судилища, приговорившего молодого поэта к уголовному сроку за тунеядство (!): когда Бродскому инкриминировали отсутствие специального поэтического образования — будущий нобелевский лауреат растерянно пожал плечами: «А я думал, это — от Бога…». Быть «от Бога» и вполне по-пушкински «никому отсчета не давать» — в этом весь Бродский.

Сохранился еще один поразительный документ, как нельзя лучше характеризующий поэта. В США его приглашали читать лекции в пяти колледжах, а затем в женском университете Маунтин-Холиока. Бродский относился к этой работе чрезвычайно серьезно, готов был делиться со студентами всеми сокровищами своей души и эрудиции — но приходил в ужас от низкого, по его мнению, культурного уровня аудитории. И — составил список «необходимого минимума для прочтения», который, по мысли поэта, должен был прочитать каждый студент его курса: «Просто чтобы было о чем разговаривать!».

Вот выдержка из этого списка: «Махабхарата», «Бхагават-гита», «Песнь о Гильгамеше» (древнешумерский эпос), Библия (вся), пьесы Эсхила, Эврипида и Софокла, исторические труды Геродота, Фукидида, Тацита, Плутарха и Светония, философские труды Платона, Аристотеля, Эпиктета, Марка Аврелия и Плотина, древнеримская поэзия (Гораций, Вергилий, Катулл), «Исповедь» Августина Блаженного, труды Фомы Аквинского, «Песнь о Роланде», византийские стихотворные романы, «Божественная комедия» Данте, «Государь» Н. Макиавелли, исландские саги, экономические трактаты Адама Смита, философия Канта, Юма, Кьеркегора, сочинения Шекспира, Рабле, Мартина Лютера, Декарта, Сервантеса, Монтескье, Гоббса, Мильтона, Дж. Свифта, Шодерло де Лакло, Гете, Достоевского, Льва Толстого, а также пухлый список классиков поэзии России, Англии, США, Франции, Германии, Швеции, Польши, Греции, Нидерландов… Повторяю: это — минимум, необходимый по Бродскому для нормального среднего разговора профессора с аудиторией! Хочешь общаться с Мастером — изволь прочесть. Донкихотство? Или все-таки — высочайшая планка интеллекта?

И еще Бродскому было свойственно состояние абсолютной интеллектуальной свободы, отстраненность от всевозможных штампов. Это касалось и поэтики, и тематики стихов, и, главным образом, трактовки поднимаемых проблем. Так, в стихотворении «На смерть Жукова» Бродский проводил параллель между судьбой Маршала Победы и судьбами античных героев Ганнибала, Велизария и Помпея, цитировал Державина, чтобы вызвать аллюзию у читателя (!) — и одновременно выносил жестокий вердикт: «У истории русской страницы хватит для тех, кто в пехотном строю смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою». А в поэтических заметках, посвященных путешествиям по Мексике, и адресованных своему другу, поэту Евгению Рейну, Бродский лицезреет пирамиды доколумбовой Америки — и видит в них только памятник деспотии и жестокости: «Хочется верить, что их воздвигли космические пришельцы, — ибо обычно такие вещи делаются рабами». Он вспоминает, что на этих пирамидах происходили человеческие жертвоприношения — и содрогается: «Все-таки лучше сифилис, лучше жерла единорогов Кортеса, чем такая жертва». И — меланхолически подводит итог, взывая к тени Пушкина: «Скучно жить, мой Евгений. Куда ни странствуй — всюду жестокость и тупость воскликнут: «Здравствуй, вот и мы!». Лень вгонять в стихи их. Как сказано у поэта, «на всех стихиях...».

Между прочим, именно эта внутренняя свобода так бесила в Бродском советскую власть — отчего она и мстила гению столь беспощадно, мелочно и подло. Например, так и не дав поэту повидаться с родителями до самой их смерти. Впрочем, это уже — история. А поэт — принадлежит Вечности. И разговаривает со всеми нами на ее языке.