И это при том, что в то время Екатеринбург был всего лишь уездным городом губернии, центром которой официально считалась Пермь.

Но Мамин-Сибиряк категорически не признавал верховенства Перми над Екатеринбургом и полемизировал с теми, кто с этим соглашался. В частности, с Иваном Григорьевичем Остроумовым, ставшим впоследствии одним из инициаторов создания Пермской комиссии Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ).

Как писал в своих воспоминаниях Остроумов, «Дмитрий Наркисович до того восхищался Екатеринбургом, что даже печатно характеризовал его не только промышленным, но и умственным центром Урала». И всегда, где бы ни жил, говорил: «Более всего на родине я любил этот город».

Пермь же он воспринимал как административный центр, случайно получивший этот статус, богатый лишь чиновниками и с интеллигенцией, ничем себя не проявляющей. Тогда как в подлинной столице Урала — Екатеринбурге — интеллигенция объединилась и создала УОЛЕ с музеем и научной библиотекой.

Кстати, и приставка к фамилии — Сибиряк, а не Пермяк, что вроде было бы естественнее, — отражает неприятие Маминым официального положения вещей. «Дмитрий Наркисович как бы отделяет Екатеринбург от Пермской губернии, присоединяя к Сибири, для западной части которой этот город действительно мог бы сойти как бы за столицу Зауральского края, — рассказывает Остроумов. — Отсюда-то и является псевдоним Мамин-Сибиряк, то есть писатель воображаемого края в противовес пермякам, жителям Пермского края».

В подтверждение особого отношения писателя к Екатеринбургу многие исследователи его творчества приводят тот факт, что город часто становился местом действия многих его произведений. Это Узел в самом знаменитом из его романов «Приваловские миллионы». Явное сходство с Екатеринбургом можно найти в Загорье, в котором разворачивается действие пьесы «Золотопромышленники». Екатеринбургские черты легко обнаруживаются в Сосногорске, Пропадинске, где «прописывает» Мамин-Сибиряк своих персонажей.

Но, положа руку на сердце, признаемся: разве может быть по-другому для писателя-реалиста. Ведь он творит из того, что его окружает. Гораздо более весомым доказательством того, что Екатеринбург был дорог сердцу писателя, служит его противостояние засилью в городе «мучных мешков» и «бараньих кишок». Так он образно определял то, что городская власть принадлежит мукомолам и торговцам скотом. И чтобы изменить подобный расклад, он намеревался с группой единомышленников приобрести газету «Екатеринбургская неделя»

Сделать это так и не удалось, но подвигло Мамина-Сибиряка на другие попытки повлиять на жизнь в городе. Так, он выдвинул свою кандидатуру на выборах гласных Екатеринбургской городской думы. На что получил право, так как приобрел дом для матери и других родственников. И был избран в качестве представителя третьего разряда. Что, как я думаю, было непросто по причине нарушения им общепринятых правил.

К примеру, он жил в «штатском», или, как бы сейчас сказали, в гражданском, браке с Марией Якимовной Алексеевой, что тогда осуждалось. И особенно строго в данном случае, так как госпожа Алексеева не расторгла прежний брак, освященный к тому же церковью. К тому же в доме Алексеевой, расположенном на Колобовской улице (ныне Толмачева), устраивались такие непривычные для обывателей развлечения, как шуточные заседания Общества взаимных льстецов и Театр для себя.

Тем не менее в 1888 году писатель стал гласным думы и проработал в ней до 1891 года. По сохранившейся книге «Протоколы заседания Городской думы» можно установить, в решении каких вопросов писатель принимал участие. В числе наиболее важных — городской театр и открытие ремесленной школы. Участвовал Мамин-Сибиряк и в принятии Положения о правилах при выборе гласных в Думу.

Вдобавок ко всему писатель стал еще и присяжным заседателем Екатеринбургского окружного суда. Это отнимало много времени, но Дмитрий Наркисович ответственно исполнял свои обязанности, от которых, заметим, в наши дни многие уклоняются. А он не только посещал заседания, но и входил в обстоятельства рассматриваемых дел. Вот образец одного из них, который я отыскал в архивах. Выбрал я его по той причине, что оно имеет косвенное отношение к факту из биографии Мамина-Сибиряка: его отец был священником.

Как присяжный заседатель, он принял участие в судьбе крестьянина Ивана Черемных, наказанного за непотребное поведение: напившись, тот непристойно ругался во время церковной службы. За это его схватили и посадили в тюрьму. И он отсидел там под следствием не один год. Видя же, что дело его не движется и можно сгнить за решеткой в ожидании судебного решения, Черемных обратился за заступничеством к присяжному заседателю Мамину-Сибиряку. И прямо написал, что одна только надежда на него. Писатель проникся, похлопотал, и крестьянина выпустили из узилища.

Полученные судебные впечатления стали источником для повести «Пир горой», рассказа «Отрава». Но, как следует из воспоминаний современников, его интерес к общественной деятельности выходил за чисто литературные пределы.

«Екатеринбургский адвокат Н.Ф. Магницкий, дом которого находился на той же Соборной улице, что и дом дяди, рассказывал мне, — вспоминает племянник писателя Борис Удинцев, — с каким вниманием Мамин изучал отдельные «дела», интересуясь не только преступлениями, но и гражданскими делами, особенно земельными отношениями и «увечными» исками к заводам».

Как, впрочем, и другие современники писателя отмечают, что он много занимался также изучением экономики Екатеринбурга и других аспектов городской жизни. И ему удалось выявить такое, что можно расценивать как открытие. Например, по- новому взглянуть на роль старообрядцев для города.

— Раскол прочно утвердился главным образом на частных владельческих заводах, а на казенных преобладает православное население, — писал Мамин-Сибиряк. — Исключением из этого правила является один Екатеринбург, в котором сложился в течение первого столетия его существования самый крепкий раскольничий центр, уступавший по значению только одной Москве.

То есть в одном городе собралось множество деятельных людей, которых власть не привечала, и они могли рассчитывать только на себя и своих собратьев по вере. И писатель называет их поименно: Рязанцевы, Казанцевы, Баландины, Толстиковы и другие, заряженные на приумножение капиталов. Потому что, как указывает Мамин-Сибиряк, «деньги раскольникам были особенно нужны: николаевские гонительные времена давали себя чувствовать, и приходилось платить чуть не за каждое дыхание». Средства же «для скрытой подземной войны раскола с обступившей его грозной силой никонианства… были нужны сугубо».

Тут надо вспомнить об обнаружении на Урале золота, до добычи которого казна частников не очень допускала, особенно из числа раскольников. И они вполне естественно устремили свой взгляд на Сибирь, где таких притеснений не было. Именно предприниматели из числа екатеринбургских староверов наладили промышленную добычу драгметаллов в Сибири. При этом, заводя там прииски, оставались жить в Екатеринбурге. И при них образовывалась некая инфраструктура, что в целом способствовало процветанию города.

Было еще одно обстоятельство, о котором мало кто знал ввиду его потайного характера, но было ведомо Мамину-Сибиряку — наличие в Екатеринбурге раскольничьей кассы взаимопомощи со значительным капиталом. И единоверцы всегда могли получить там ссуду для сибирских проектов по золотодобыче. И писатель не понаслышке был знаком с этой не афишируемой стороной городской жизни, так как в качестве репетитора был вхож во многие именитые екатеринбургские семьи. Да еще проводил изыскания в старообрядческой среде, где ему доверяли.

Столь специфические сведения были нужны писателю для исторического обоснования права его любимого города на статус столицы Урала. И выпуск очерка «Екатеринбург» он приурочил к открытию Сибирско-Уральской научно-промышленной выставки, которая должна была подкрепить заявку города на уральскую первостоличность.

Поэтому Мамин-Сибиряк физически активно в ней участвовал — возглавлял целых три комиссии. И успех мероприятия — экспонаты представили 32 губернии, а по посещаемости она вдвое перекрыла число жителей Екатеринбурга — заставил заговорить об уездном городе по-другому.

И потому писатель покидал любимый Екатеринбург хоть и с грустью, но с пониманием, что тот превращается в «совершенно исключительное место». И что он к этому тоже руку приложил.