110 лет назад наша страна перешла красную черту — ибо, перефразируя Столыпина, именно в 1905 году начались те самые великие потрясения, которые ниспровергли Великую Россию  и навсегда изменили русскую историю…

Не было таких уголков Российской империи, которых не коснулся бы тот катастрофический революционный вихрь; и Урал не составил исключение. Об этом напоминает нам название главной площади Екатеринбурга; об этом напоминает диорама в Перми, повествующая о баррикадных боях в Мотовилихе. Кстати, не все знают, что первый в России Совет рабочих депутатов в 1905 году возник не в Иванове, как прописано в любом учебнике, а как раз на Урале — в Алапаевске. Он возник в марте, на два месяца раньше ивановского; председателем был большевик Е. Соловьев, секретарем — эсер Г. Ветлугин. Начавшись как стачком, Совет быстро обрел черты альтернативного органа власти — и в таком качестве функционировал до 12 мая, когда в город были введены войска и арестованы члены Совета…

Любое историческое событие имеет два ракурса — ретроспективный,  интересный только ученым,  и актуализированный: нам, естественно, интересен второй. Конечно, по горькой иронии великого российского историка В. Ключевского, «история никогда ничему не учит, а только сурово наказывает за незнание». Но в этом и заключается актуальность прошедших событий — увидеть в них «магический кристалл» сегодняшнего дня. История же первой русской революции в этом отношении — поразительно поучительна.

Россия эпохи Серебряного века совершала поразительный экономический и социокультурный прорыв, неслыханный и беспрецедентный во всей нашей истории. Но именно этот момент порождал, говоря словами крупнейшего современного немецкого социального философа Ульриха Бека, феномен «общества риска». Тогдашние риски общеизвестны: аграрный вопрос — необходимость радикально трансформировать отношения крестьян и помещиков, проблема малоземелья в европейской части страны. Болезненные противоречия между рабочими и работодателями, вытекавшие из дикого характера тогдашнего российского капитализма. Охватившие всю империю национально-освободительные движения, с разной степенью радикализации, с разлетом стремлений от автономии до независимости. Наконец — общедемократическое движение городского населения, неприятие последним архаических форм политической жизни, требование демократии, политических прав и свобод. Трагедия Николая II и тогдашней политической верхушки империи в том, что они не услышали ритмов времени. Император и его окружение не только пребывали в блаженном неведении относительно нарастающих рисков, но при первом столкновении с ними отреагировали в коронном российском стиле — «тащить и не пущать».  События 9 января, а позднее Ленский расстрел стали настоящими трагедиями. Более того: когда революция буквально вырвала у императора Манифест 17 октября, и вся страна зашлась в ликовании, — последний государь не услышал подсказку истории. Как результат — возможность мирного эволюционного позитивного развития была упущена, а революционная альтернатива стала явью и вдобавок приобрела все более усиливающийся экстремальный характер…

Ко всему идеология правления последних Романовых, как известно, — стабильность. Но стабильность ценой отказа от развития, от назревшей насущности модернизации. «Он подморозит гниль, но расти при нем ничего не будет», — так говорили о Победоносцеве, духовном наставнике Николая II. Впоследствии, при Брежневе, такую политику назовут — «застой». Но ядовитость ситуации в том, что теория систем гласит: застой, то есть остановка развития, — невозможен. В жизни систем, в том числе и социальных,  есть только два возможных вектора — прогрессивное развитие, усложнение системы («набухание разумом», по В. Вернадскому) или упрощение и распад этой самой системы (по-научному — энтропия), третьего не дано. И любой правитель, провозгласивший «стабильность», фактически выбирает энтропию. Так и Николай II, выбирая «милую сердцу старину» — и тем самым становясь против не только революции, но и реформ Витте — Столыпина, против того самого колоссального экономического и культурного рывка начала века — сам того не осмысляя, выбирал распад. Он и не замедлил наступить — в 1917 году, когда взошли посеянные 12 лет назад «зубья дракона»… 

Еще крайне важный момент. Не следует забывать, что непосредственным толчком к катастрофическому вектору развития событий послужил внешнеполитический фактор. «Для предотвращения революции нам нужна небольшая победоносная война», — так изрек статс-секретарь Александр Безобразов, глава так называемой «безобразовской клики», главный адепт агрессивной политики России на Дальнем Востоке. Здесь самое важное — это «нам»: собственные своекорыстные интересы члены клики явно смешивали с национальными интересами России. «Небольшая победоносная война» — это, как известно, русско-японская, со всеми вытекающими отсюда историческими последствиями… Эффект получился с точностью до наоборот: вместо профилактики революции та война сыграла роль катализатора последней. И урок не пошел впрок: спустя девять лет, в 1914 году, империя вновь наступила на те же грабли — с тысячекратно большим катастрофическим результатом, запрограммировав собственную гибель…

И наконец, революция 1905 года со всей неприглядностью показала угрожающий момент, не предсказанный никем не только во властных структурах, но и в интеллектуальной среде — психологическую готовность широких масс населения страны к насилию, к потенции гражданской войны,  причем в самых варварских ее формах. «Никто не знал русского мужика: его считали «народом-богоносцем», а он обернулся насильником», —  в таком духе выскажется позднее И. Бунин; выскажется уже в «окаянные дни», когда «поидоша брат на брата». Но ведь обстановка братоубийства — полностью кристаллизировалась уже в 1905—1907 годах, когда в стране уже началась самая настоящая гражданская война (пока еще географически дискретная и региональная). Ситуация, когда жители одной страны без особых духовных терзаний стреляют друг в друга,  была явью и в Севастополе, во время восстания лейтенанта Шмидта. И в финском Свеаборге, и в пермской Мотовилихе, и на Транссибирской магистрали, и на Кавказе — одна армяно-азербайджанская резня 1905 года чего стоит. И на декабрьских московских баррикадах: там вообще было побоище, «неслыханное со времен пожара 1812 года» (из прессы тех лет). Кстати, название нашей площади 1905 года связано именно с таким событием — когда осенью того памятного года здесь произошло столкновение черносотенцев с левым митингом: обе стороны применили оружие, пролилась немалая кровь… И еще — формой братоубийственной войны в те дни стал тотальный массовый терроризм: только тогда «шахиды» кричали не «Аллах акбар!», а «Долой самодержавие!»… И ответом был столыпинский террор, за который его творца восхваляют современные авторы-государственники (начиная с Солженицына) — забывая о том, что жертвами «столыпинских галстуков» стало несколько тысяч человек. Самое большое количество казненных за всю историю династии Романовых, за что Николай и получил прозвище «Кровавый», из которых далеко не все имели отношение к террористам… И именно печально знаменитые полевые суды («тройки!») Столыпина создали прецедент бессудных расправ, тем самым сделав возможными позднейшие подвалы ЧК… Трагический символ — именно в 1905 году поэт Андрей Белый написал страшные строки: «Над страной моей родной встала смерть»…