Его борьба за демократию, за права человека, за гуманистический цивилизационный выбор, против тоталитарной тирании и «комфортных для обывателя убаюкивающих мифов» уже стала нашей историей. Но не все помнят: не менее бескомпромиссную полемику Андрей Дмитриевич в те годы вел со славянофильским крылом диссидентского движения — в том числе с А. Солженицыным, равновеликой самому Сахарову фигурой в рядах позднесоветского антикоммунистического сопротивления. Это многим в те годы могло показаться странным и несвоевременным: тоталитарный режим с одинаковой жестокостью давил все ветви диссидентства, не делая различий между правыми и левыми, между почвенниками и западниками. Да и тогдашние борцы против диктатуры количественно и качественно почти персонифицировали известное ленинское замечание в адрес декабристов: «Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа». Диссидентов — применительно к общей массе советского народа — была буквально горстка, способная, на первый взгляд, лишь на самоубийственный жертвенный подвиг, не могущий поколебать краснознаменную твердыню: влияния в массах и воздействия на сознание этих самых масс диссиденты не имели почти никакого. Казалось бы, в этих труднейших условиях должна была восторжествовать концепция общего дела — что-то типа «мы все в одной лодке»: действительно, на старте диссидентского движения такая платформа была рабочим проектом всех оппозиционных сил.

И в этих условиях Сахаров считал своим долгом полемизировать с Солженицыным, причем открыто! Вдумаемся: на дворе 1974 год, режим в силе, репрессивная машина работает без сбоев, впереди эйфория от «экспорта революции» и вторжение в Афганистан, любые формы инакомыслия (даже самые безобидные) жесточайше пресекаются — а Сахарова занимают концептуальные проблемы идейного наследия собрата по борьбе. Опальный академик критикует автора «Матренина двора» и «Ракового корпуса», не соглашаясь с предложенным Солженицыным авторитарным вариантом перехода от коммунизма в противовес демократическому пути развития. Сахаров сопоставляет идеалы Солженицына с официальной советской идеологией, в том числе сталинского времени, и предупреждает о связанных с ними опасностях. Несвоевременно — считали тогда многие: ведь, по словам писателя-невозвращенца Владимира Максимова, в те дни любая критика по адресу Солженицына воспринималась как плевок в лицо или удар в спину. Советская же пропаганда делала настоящее клоунское шоу из «полемики Власова с Кисой Воробьяниновым», как величала развернувшуюся дискуссию редакция журнала «Крокодил» в 1977 году. Это взгляд из брежневской эпохи, а как смотрится данная непростая коллизия сегодня?

«Рядом с нашим кругом были наши противники — славянофилы. …В начале сороковых годов мы должны были встретиться враждебно — этого требовала последовательность нашим началам. Мы могли бы не ссориться из-за их детского поклонения детскому периоду нашей истории; но, принимая за серьезное их православие, но, видя их церковную нетерпимость в обе стороны, — в сторону науки и в сторону раскола, — мы должны были враждебно стать против них. Мы видели в их учении новый елей, помазывающий царя, новую цепь, налагаемую на мысль, новое подчинение совести раболепной византийской церкви». Это строки из книги А. Герцена «Былое и думы», написанные еще в середине XIX века. Становится прямо-таки не по себе, до какой степени они оказались пророческими, насколько они применимы к сегодняшнему дню — и как в этом свете прозорлив оказался Сахаров. Прошла перестроечная эпоха, состоялась «гласность», на короткое историческое мгновение превратившаяся в свободу слова, пустоцветом расцвел ГКЧП, бесславно «почил в бозе» СССР, без боя рухнул коммунизм, карточным домиком рассыпалась советская идеология… И кто же в новых исторических условиях стал паладином несвободы? Славянофилы всех мастей и оттенков. Дугины и прохановы, прилепины и кургиняны, чаплины и милоновы, жириновские и стерлиговы… Им присуща одна общая черта — яростное неприятие современных цивилизационных реалий, апология несвободы как чего-то исконного. Антизападничество и антисемитизм. Плюс — кондовое «державничество», апологетика «сильного государства». Причем не государства вообще, а именно традиционно-российского, с его стереотипами деспотии. Установка на неоимпериалистские устремления, плавно перетекающие в… реанимацию культа личности Сталина. И — готовность блокироваться с любыми «собратьями по духу», в том числе со своими недавними гонителями — коммунистами. Невозможно представить себе сторонников либерализма, которые «коннектятся» со сталинистами; невозможно вообразить альянс Сахарова или Померанца с восхваляющим «Кобу» и Гитлера Миграняном. А любого из славянофилов — без малейшей натуги воображения. Духовные метаморфозы здесь совершаются с неприличной легкостью: достаточно вспомнить Ю. Полякова — блестяще начинавшего в годы «гласности» писателя, автора «Ста дней до приказа», а ныне — «цепного пса» реакционного охранительства, превратившего руководимую им «Литературку» в «интеллектуальный отстойник», по резкой констатации поэта Игоря Иртеньева.

И в этих условиях вспоминается печальная мудрость Сахарова, уже тогда осознавшего грядущую опасность и злокачественность «почвенничества». И только сейчас начинаешь понимать, насколько нам не хватает нравственных лидеров масштаба Сахарова. Он бы никогда не примирился с нынешним восторжествовавшим клерикальным мракобесием. Он определенно возвысил бы свой голос против губительного отождествления власти и «родины». И мы бы вновь услышали его очищающую максиму: «Я не знаю никаких национальных идей, я знаю только идеи правильные и неправильные».