Где грань между популярной хореографией и истинным contemporary dance — направлением, которое включает танцевальные техники и стили XX—XXI века? Чем и как измерить талантливость постановок? На эти и другие вопросы «УР» ответила Лариса БАРЫКИНА — театральный критик, эксперт национальной премии «Золотая маска», арт-директор Международного фестиваля современного танца «На грани», который в седьмой раз стартовал в Екатеринбурге 24 ноября.

[photo150]3180[/photo150]

Где лежит водораздел

— Шоу «Танцы», «Танцуй», «Большие танцы»… Уместно ли называть участников этих программ представителями современной хореографии?

— Я — театральный критик, и меня современный танец интересует в первую очередь как средство для художественного высказывания. Безусловно, профессионалы есть и в танцевальных шоу, и в contemporary dance. Но лично для меня водораздел в другом. Я делю не на профессионалов и любителей, а на искусство и развлечение. И первое имеет по-настоящему серьезный результат и, безусловно, больше относится к contemporary art.

— Но ведь некоторые участники танцевальных состязаний причисляют свои выступления к стилю «контемпорари»…

— Нужно иметь в виду, что «контемпорари» в театральной среде и «контемпорари» в шоу — далеко не одно и то же. Ребята, выходящие перед жюри, даже нашли для себя словечко и называют свой танец «контемп». Это такой приблизительный стиль, впитавший множество направлений, которые сегодня существуют в мировой хореографии. Тем не менее, когда я смотрю на эти соревнования, у меня возникает ощущение, что многие участники — будущие кадры для армии стрипдансеров, которые после выступления отправятся в стрип-клубы зарабатывать чем-то подобным…

— Почему? Из-за откровенности движений?

— Дело даже не в сексуальности. Современный танец тоже очень серьезно и откровенно говорит на эту тему. Просто… из танцоров часто прет какая-то самопродажа. «Смотрите, какой я!». Перед нами — чистой воды эстрада а-ля балет Аллы Духовой. Люди делают примитивные зарисовочки на песенки, хореографическую иллюстрацию к тексту. Три куплета — и в движениях то же самое. Я не говорю, что ребята – плохие танцовщики. Нет! Есть совершенно замечательные, с хорошо тренированными телами. Нередко в таких шоу выступают люди из профессионального мира. Они хотят жить, зарабатывать. Что в этом плохого?

Если зритель уловит…

— Почему публика охотнее идет на классический балет, нежели на танцевальный спектакль?

— В первую очередь contemporary dance — интеллектуальное искусство, связанное с мышлением. Исполнитель выходит перед зрителем, чтобы создать атмосферу, чтобы человек побыл в ней и что-то новое о себе понял. Перед артистом стоит сложная задача. Скажем, в классическом балете есть строгие каноны, которые показывают уровень танцовщика. Позиции, выворотность, подъем стопы, шаг, элевация — куча критериев, по которым можно судить, хорош исполнитель или нет. Прибавьте харизму и актерскую наполненность. И еще кое-что, что словами не выразить, но оно ощущается: этот артист гениальный, а этот — просто хорошо выучен. А в современном танце сложнее. Здесь нет готовых критериев оценки. Если говорить словами Пины Бауш (немецкая танцовщица и хореограф, создатель авторского танцтеатра. — Л. М.), в современном танце не важно, как люди двигаются, главное — что ими движет. И в этом принципиальное отличие contemporary dance и от классики, и от эстрады.

— Но отсутствие четких критериев открывает двери самоучкам и любителям «подрыгаться»…

— Конечно, под девиз подстроилась масса самодеятельности, которая жаждала самовыражения. Так было, в частности, в Европе, когда люди самых разных профессий двинулись на сцену, чтобы выражать себя телом. Ради бога! Только нужно помнить, что не всякий, кто рисует, художник. Вопрос в том, кому это интересно. В современном танце школа, профессия и выучка, без сомнения, важны. Евгений Панфилов (хореограф, танцовщик, энтузиаст свободного танца, создатель труппы «Балет Евгения Панфилова». — Л. М.), которому посвящен наш нынешний фестиваль «На грани», получил классическое образование, хотя в балет пришел поздно. Он был безусловным талантом и фантастической творческой личностью, но база сыграла свою роль. Классика как тренинг присутствует у всех групп современного танца, остальное — добавка. Например, Татьяна Баганова (хореограф, худрук труппы театра «Провинциальные танцы». — Л. М.) больше занимается театром, ее постановки — настоящие спектакли. Ольга Пона (педагог, худрук Челябинского театра современного танца, сотрудничает с драматическими театрами, преподает и ставит в России и за рубежом. — Л. М.) ищет новый хореографический язык, за этим процессом наблюдать крайне интересно. Существует так называемый Physical theatre, который мы никогда не встретим на танцшоу. Он просто совсем не из этого контекста. Это театр движения, который сегодня развивается очень мощно. Но это не танец. В нем нет связи с ритмом, и возникает он не из музыки, как это бывает в обычном танце, а из внутреннего импульса. Физикал театр сделан совершенно по иным законам. Такова, например, команда «Диалог-данс» из Костромы, неоднократные лауреаты «Золотой Маски».

— А есть ли грань между экспериментом с телом и перформансом?

— Сегодня многие фестивали, связанные с современным искусством, мигрируют в сторону перформанса. Это некое представление, которое не может быть зафиксировано в определенных рамках, не может тиражироваться. Это акционизм. Площадкой для перформанса может служить что угодно: улица, площадь… И современный танец, кстати, тоже стал выходить за границы сцены и театрального пространства. Хореографы, как и театральные режиссеры, все больше уходят от драматургического текста — в отличие, скажем, от классического балета. О содержании постановки contemporary dance можно догадаться интуитивно, это тонкая и неуловимая связь зрительских ассоциаций, эмоций и мыслей по поводу того, что мы видим. Нарратив как таковой здесь отсутствует.

Из поклонников данса — в поклонники танца

— А если зритель — из толпы поклонников данс-шоу? Сможет ли он переключиться на более сложное зрелище?

— В этом плане очень правильно поступил первопроходец современного танца в России Евгений Панфилов, создавший свой театр в 1987 году. До 2000 года театр был частный и существовал на деньги самого Панфилова. Поэтому хореограф ставил шоу, всегда блистательно, но мне иногда казалось — вынужденно. Но поскольку артистам нужно на что-то жить, он руководствовался идеей «лучше это сделаем мы, чем люди, танцующие в ночных клубах». И правда — «панфиловцы» делали шоу намного лучше. И, главное, были уверены: те, кто придет на танцы балета Панфилова, дойдет и до чего-то более серьезного. Это грань балансирующая, но у пермского хореографа она сработала в «плюс». Полные залы были и на его шоу, и на его спектаклях, которые несли мощный посыл и не имели к стилистике шоу никакого отношения. Но те, кто полюбил «блестящие штучки» Панфилова, кто ему безгранично доверял, настраивался и на его серьезные работы. Я видела этих людей, видела их работу над собой, и это поистине производило впечатление.

— Но это не правило, а скорее исключение…

— Да, у многих получается обратный путь. Сейчас я смотрю на того же Раду Поклитару, который получил возможность ставить спектакли в Большом театре. Он делает такое количество шоу-проектов, что на что-то масштабное у него попросту не хватает ресурсов. Коготок, что называется, увяз… Однако никогда нельзя ставить крест на художнике, потому что неизвестно, как повернется жизнь. Художник может ставить спектакль потому, что у него заказ, потому, что он работает в театре и ему нужно делать план, потому что ему дали грант… А если художник делает спектакль потому, что НЕ МОЖЕТ не делать, это уже совсем другое. Иные причины, иная мотивация, результат.

— Да уж, танцовщица на шесте вряд ли сможет похвастаться таким отношением к своему ремеслу…

— Ну почему же?! Я не отрицаю современных хореографических движений, в том числе и стрипданс с пилоном. Знаете, чтобы станцевать на шесте, существуют специальные технологии, это требует большой и серьезной физической подготовки. Просто пока еще не нашлось хореографа, который наполнил бы эту пластику более серьезным содержанием и смыслом, чем тот, который мы считываем сейчас. Современный танец черпает вдохновение везде, идет активный взаимообмен. Театр сегодня активно работает над собой и ищет все новые средства выражения, помимо текста и человеческой речи, которые раньше и составляли основу.

— Например, тот же хип-хоп, как и стрит-арт, перекочевал с улиц в галереи и на сцену и разместился там вполне комфортно…

— Да. Это изначально движение протеста, бунта, оно априори содержит идеологию, которую при умелом подходе можно превратить в средство выражения contemporary dance. На одном из фестивалей, например, у нас было две труппы из Санкт-Петербурга и Мурманска, с которыми работали французские хореографы. Результат был фантастическим! Сохранилась энергетика хип-хопа, но ты видел непростой подтекст, который рассказывал автор. А от работы номинантов «Золотой Маски», питерской команды «Top9», была в восторге сама Майя Михайловна Плисецкая, классическая балерина, вообще-то. А у нас, кстати, направлений, которые относятся к так называемому «социальному танцу» и широко развиты на Западе, почти нет, увы. Хотя это реальное средство социальной адаптации для людей с особенностями поведения или здоровья. Впрочем, оно неизменно вызывает у зрителя мощное эмоциональное переживание, т.к. еще раз нам напоминает, в каком мире мы живем и кто находится рядом с нами. Чтобы души не черствели.

СПРАВКА

VII Международный фестиваль современного танца «На грани» проходит в Екатеринбурге до 29 ноября. За шесть дней на четырех театральных площадках представят 24 хореографические работы, в том числе 15 премьер, пять из которых покажут впервые. Свое творчество представят 32 хореографа из России, Франции, Бельгии, Эстонии, США и Финляндии. Дебютанты — американская труппа Company E Пола Эмерсона и театр танца Tangotheatre Kiukkarainen из Финляндии. Впервые представят совместный проект с Французским институтом в России. Четыре хореографа презентуют новые спектакли, которые поставили в сотворчестве с российскими танцкомпаниями.

[youtube]lZZ_V3U6XJc[/youtube]