— Юрий Мамлеев — один из тех русских писателей, которые эмигрировали в ту же пору, что и Солженицын, и вернулись вместе с ним, — говорила исследовательница его творчества Роза Семыкина.

Будущий мастер родился в 1931 году в Москве, после школы поступил в Лесотехнический институт, а писать начал во второй половине 50-х, когда работал школьным учителем математики. Наряду с этим занимался литературным творчеством. До 1974 года написал сотни рассказов, два романа, философские работы, стихи.

— Раньше я иногда сам ужасался вещам, мною написанным. Прочитывал их как человек и ужасался как человек — но как писателя меня вела определенная сила, — рассказывал Мамлеев в одном из интервью. Представить себе, что житель постсталинской Москвы вдруг начал сочинять бессюжетную мистическую прозу в духе сюрреализма очень трудно, но в случае с Юрием Мамлеевым произошло именно так. Разумеется, ни о каких публикациях писатель не мог и мечтать, не публиковался он и на Западе. Известным в московских литературных кругах Мамлеева сделал самиздат — первые же его рассказы, которые передавались из рук в руки, обратили на себя внимание. «Упаднические» и суицидальные рассказы Мамлеева о поедающих друг друга при Советской власти жильцах коммунальных квартир первыми читали не критики и продвинутые студенты, а рабочие заводов: именно на заводских «синьках» (предтеча ксерокса) размножались его произведения. На его квартире в Южинском переулке собирались в 60-е годы многие деятели «неофициальной культуры» того времени. Среди них Леонид Губанов, Генрих Сапгир, Лев Кропивницкий, Александр Харитонов, позднее Венедикт Ерофеев и многие другие известные сейчас представители творческой интеллигенции.

В 1974 году Мамлеев вместе с женой вынужден был уехать из СССР в США. Там он преподавал русскую литературу и работал в Корнельском университете. В 1983 годку семья переехала в Париж. За период эмиграции Мамлеев получил международную известность: его произведения публиковались на русском, английском, французском, немецком и других языках. Наибольший успех имели книги «Небо над адом», «Шатуны», «Убийца из Ничто», «Последняя комедия». Мамлеев был принят сначала в американский, потом во французский Пен-клуб. В Парижском литературном журнале в 1986 году известный французский литературовед Жак Катто писал о Мамлееве как о достойном художественном наследнике Гоголя и Достоевского.

После провозглашения курса на демократизацию общества писатель одним из первых приехал в Россию. Здесь его знали гораздо хуже, чем на Западе, но Мамлеева это не смущало — с начала 90-х его книги начали издавать и на родине. Он много писал в 90-е и нулевые — вышел «Московский гамбит», в котором он практически описал свою жизнь в 60-е, еще несколько романов, среди которых был и «Другой» — своеобразное продолжение дебютных «Шатунов». С начала 1990-х годов его книги стали широко публиковаться в России. С начала 1990-х по 2008 год опубликовано 27 его произведений, включая книги по философии, появилось множество статей, интервью в прессе, выступлений по радио и телевидению. Одновременно продолжалась публикация его книг на Западе. Как на иностранных, так и на русском языках появилось много статей, исследований о его творчестве, защищены дипломы и диссертации. Пьесы Юрия Мамлеева ставились в России и на фестивале в Австрии, в городе Грац. Мастер являлся членом исполкома Общества российско-индийской дружбы. Занимался он и общественной деятельностью: был членом Комиссии по возвращению гражданства при Президенте РФ.

Он создал новое литературное течение — метафизический реализм, основы которого изложены в главе «Метафизика и искусство» его философской книги «Судьба бытия». В книге Мамлеев обосновал и собственное философское учение; как индолог, он исходил из некоторых положений Веданты (одной из самых фундаментальных школ индийской религиозной философии), но вышел за ее пределы. В книге «Россия Вечная» мыслитель исследовал глубины русской культуры и духа. В результате им создана новая трактовка русской идеи, фактически цельное философско-патриотическое учение.

Пожалуй, лучше всего о собственном понимании патриотизма — причем не в политическом, а в экзистенциальном смысле — сказал сам писатель: «В эмиграции меня поразило то глубокое страдание, то потрясение, которое испытывали люди, оторванные от России, от родины. Это было гораздо больше и глубже, чем просто ностальгия. Это было как разлука с мистической матерью, с первоосновой собственного бытия, разрыв с тем, что с человеком связано неразрывно. Мучения доходили до того, что люди кончали жизнь самоубийством или же возвращались домой, что было равносильно самоубийству. Человек знал, что он или попадет в тюрьму, или его расстреляют. Так оно чаще всего и случалось. Люди возвращались на родину, зная, что обрекают себя на смерть. Те же, кто оставался, жили под гнетом этого вот абсурдного разрыва с тем, с чем нельзя разорвать... Я был поражен этим чисто русским явлением, потому что в этой неизъяснимой тоске по родине просвечивало что-то метафизическое, не от мира сего. И я принялся исследовать этот феномен, я глубоко погрузился в поиски причин этой великой тоски. Я начал перечитывать русскую классику, потому что именно в ней, как нигде, нашла свое воплощение русская душа, здесь был высший уровень ее зеркального отражения. Я имею в виду уровень метафизический, религиозный, духовный — то, чем была полна русская классическая поэзия, то есть досоветская поэзия и вообще литература. Даже Булгаков и Платонов, которым довелось творить уже в советской реальности, все-таки душой принадлежали Российской империи. И даже Маяковский. Что же до советских писателей, то для них, при всем многообразии их талантов, этот уровень, увы, был закрыт. Потому что даже читать о вечном, о Боге, о бессмертии души, о Высшем Я — тогда было немыслимо. Не говоря уже о том, чтобы писать об этом».