Книга эта — в трудном жанре стихов для детей. Детская литература вообще — область сложнейшая, при кажущейся простоте и даже некой «примитивности». Здесь требуется поистине «высший пилотаж», ибо юные читатели чувствуют фальшь, как никакая иная аудитория. В своей доброй, сердечной книжке Римме Копытковой, похоже, удалось добиться признания и маленьких читателей, и их родителей.

Прекрасно написал о книге и ее авторе поэт Николай Мережников, лауреат литературных премий имени П. Бажова: «Я как бы воочию вижу, как вы листаете книгу Риммы Копытковой и улыбаетесь: сами стихи к этому располагают. Стоит вспомнить стихи Корнея Чуковского или Агнии Барто, как на лице появляется улыбка. Стихи Риммы Михайловны обладают теми же самыми качествами… Поэтому не будет ничего удивительного в том, что и вам, как мне когда-то, запомнятся строки из ее сборника. Например, стихотворение про Артемку, который так долго плакал, что у него даже и сандалики промокли. И вот как оригинально завершается этот сюжет: «Хвост мелькнул, и нет котенка — рассмеялся наш Артемка. Перестал он слезы лить, стал сандалики сушить». Подобные ситуации, требующие быстрого, даже стремительного разрешения, вообще характерны для сборника. Так что скучных минут от встречи со стихами и сказками Риммы Копытковой у вас не будет».

Здесь подмечено, пожалуй, самое главное — детское сознание, находящееся в постоянном стремлении открывать новое вокруг себя и в мире в целом. Что-то в духе процесса, блестяще обрисованного в повести Джека Лондона «Белый клык»: юное существо (у Лондона — волчонок, но психика последнего — явно человечья) «выходит в мир» и каждое мгновение открывает для себя что-то новое. Вот это полезно для жизни, вот это — совсем даже наоборот, а вот к этому лучше вообще не приближаться… В сборнике Риммы Копытковой, в каждой стихотворной «новелле» ее герои заново открывают для себя — «Я знаю только то, что я ничего не знаю».

Вот «подвиг» юной «хозяюшки»: «Мне сказала мама: «Люда — вымой, доченька, посуду». Я, конечно, постаралась — но… посуды не осталось. Собрала я все осколки — ставить нечего на полки». Наконец, дошколенок решил нарисовать портрет сестренки ко дню ее рождения — и у него слова не расходятся с делом: «Только сам, как в страшной сказке, был я весь испачкан в краске. И спросил меня мой дед: «Ты мой внук — или портрет?»

В стихах Р. Копытковой правит бал стихия словесного каламбура — того самого бьющего без промаха комического приема, который торжествовал в юмористической литературе на протяжении столетий и который всегда благодатно воспринимается в самом нежном читательском возрасте. Вот примеры россыпи каламбуров «от Копытковой»: «Но дома вместо Мишки, мартышки, пупса Гришки и прочих карапузов — он сам уселся в кузов», «Лесная опушка, кривая избушка; жила в той избушке седая старушка. Была у старушки подружка-лягушка; держала лягушку старушка в кадушке».

Самое неожиданное — финальная самопрезентация автора. Вот что сообщает Римма Михайловна своим читателям: «Жила-была маленькая девочка. Звали ее Римма. Римма Бакланова. Жила она в большом и очень красивом городе Ленинграде. Она любила играть в куклы, гулять и качаться на качелях; а еще она очень любила стихи и сказки. Девочка еще не умела читать и писать, но уже пыталась сочинять маленькие стихи и сказки и просила маму и папу их записывать. Она мечтала, что, когда вырастет, напишет книгу… Но однажды случилось страшное — началась война. На город стали с самолетов сбрасывать бомбы. Горели и рушились дома. Не стало воды, тепла и почти нечего стало есть, потому что город был в окружении врага. Из продуктов дети получали всего лишь один маленький черный кусочек хлеба. И зимой в холодной комнате голодная и обессиленная девочка с трудом, но все-таки доставала из шкафика любимые книги и, закутавшись в одеяло, перелистывала их и рассматривала картинки…»

Да, детство писательницы, как кровоточащей раной, было разрезано блокадой. Она оставила в сознании юной тогда Риммы ужасные воспоминания: «Помню, как первый раз налетели немецкие самолеты и начали сбрасывать бомбы. Мы в это время жили на улице Стачек (буквально в паре километров от линии фронта. — Д. С.). Помню, как загорелся наш дом. Мама успела только схватить документы, семейный альбом и нас с сестрой — а я прижала к себе свою куклу; и никогда потом не оставляла ее дома, когда мы бежали в бомбоубежище… Помню, как многие копали окопы, и среди них наша мама: она всегда брала нас собой. Но однажды налетели немецкие самолеты. Над нами близко пролетел самолет — и я видела, как из кабины выглядывало улыбающееся лицо человека (скорее — не человека) и дуло строчившего по людям пулемета. Потом многие копавшие окопы люди и многие дети остались неподвижно лежать на земле…»

И еще Римма Михайловна вспоминает, как за баранкой одной из «полуторок», на которой вывозили через «дорогу жизни» чудом выживших ленинградских детей, сидел уралец — Сергей Семенович Кирпичников из Белоярского района. «Мы, тоже уже скелетики, обтянутые кожей, выезжали из Ленинграда через Ладожское озеро. Может быть, нас везли именно на его машине?» Сергей Семенович дошел до Берлина, был контужен, и впоследствии семьи Баклановых и Кирпичниковых нашли друг друга, дружили и переписывались долгие годы… Вот из какого, отнюдь не веселого прошлого выкристаллизовались те самые «слова любви и тепла», которыми одарила сегодня Римма Михайловна своих маленьких читателей, едва входящих в жизнь…

[photo]3113[/photo]