Лет пятнадцать назад мы вместе гордились нашим городом. Столько всего нового-интересного, что самому работать некогда. Но ты делал ночами, представляя результат. Как кто-нибудь скажет: «А я вот в Екатеринбурге видел…» Понимаете, в Екатеринбурге!

Лет десять назад он посмеивался надо мной, что я так зациклен на политике.

А теперь он уезжает.

Туда, где будущее не будет тревожить.

Нет, не в Прагу или Париж. Не в Москву. И не в Питер. В Самару.

Самара, говорит, сильно похорошела за последние пять лет. Он много ездит по стране, он знает. Он говорит: Краснодар похорошел тоже. Однажды его занесло в Тамбов, так и тот хорошеет. Везде хорошо. А про Казань и говорить нечего.

Он, как всякий уезжающий, смотрит на меня с жалостью и недоумением. Сколько еще будешь бодаться с областниками, чего выбодаешь?

Он хотя бы не говорит, что лучше бы «нашим» сдаться. Поцеловать врагу сапоги. Культурно говоря, выстраивать взаимодействие. Мы оба знаем, что доля сдавшегося в таком бою куда как горше, чем стоявшего до конца.

Ага, отвечаю я, давай представим, что весь город свалит. Пустые улицы. Никого. Феерическая картина, даже таджики домой уехали. Абсолютная мобильность населения, работу властей регионов оценивают по тому, от кого к кому мигрируют…

Улыбки гаснут, ему объявили посадку. Я смотрю ему вслед и думаю: получается, я инфантил. Я не думаю, каково будет мыкать пенсию в разваленном городе. Ну, это ладно, но по какому праву я жертвую семьей? Если наши проиграют, где учиться ребенку? Где потом работать? И ради чего ему этот риск? Чтобы вырос уральцем? А что, ему хуже было бы вырасти, к примеру, волжанином? И все это я делаю ради каких-то воспоминаний о былых надеждах, что выражение «третья столица» вот-вот перестанет быть поэтическим преувеличением…

Ну, бормочу я, а вдруг. Вдруг у нас получится. Триста лет здесь у людей получалось, город стоял — а мы-то с чего хуже?