Особый вес форуму придавало не только участие знаковых мировых ученых, но и заинтересованность власти. То, что современная антропология играет важную роль в реализации национальной политики страны, отметил в своем письменном послании к открытию конгресса Владимир Путин.

Так каковы же векторы развития российской науки о человеке и куда движется современная антропология? Об этом мы беседуем с антропологом, профессором, членом-корреспондентом РАН, главным научным сотрудником Института истории и археологии УрО РАН, президентом Ассоциации антропологов и этнологов России Андреем ГОЛОВНЕВЫМ.

[photo150]2834[/photo150]

— Российская антропология, возникшая после перестройки, — наука молодая, но при этом быстро развивающаяся. Какие итоги можно подвести за столь небольшой срок существования?

— Несмотря на то, что поколение современных этнографов практически зачеркнуло достижения советских ученых, все еще колоссальным потенциалом обладает теоретическая база, созданная в СССР. На мой взгляд, российская и советская наука — это просто разные измерения одного знания, с разными названиями, но изучающие один предмет — человека.

В СССР была советская этнография, и занималась она изучением культур разных народов в семье социалистического сообщества. Советский народ рассматривался как суперобщность. Этнографы были ищущими и часто, сторонясь официальной идеологии, проникали в профессиональные глубины, выискивали национальные особенности. На Западе, кстати, до сих пор не понимают, почему мы уделяем столько внимания этническим особенностям. Пафос американцев в том, что в фокусе науки находится человек — antropos, а не этнос — народ. В российской же науке в центре внимания традиционно находится народ; они больше антропологи, мы — этнологи.

— Откуда появилось стремление советских ученых изучать именно этничность?

— Это имперская традиция. В XVII веке, когда российская империя только сформировалась, возникла потребность изучать новый мир. В Петровскую эпоху состоялись первые экспедиции «интеллектуальных наемников» — академиков-немцев. В течение века они находились на научной службе в академии наук и, описывая империю, вольно или невольно породили этнографию. Ведь невозможно рассказывать об империи без ее народов. Немцы выезжали из Петербурга натуралистами, а возвращались этнографами. Позже их дело продолжили уже русские ученые — Татищев, Крашенинников, Ломоносов. Таким образом, Россия стала местом, где родилась наука о народах, до этого этнографии в мире не было.

— А что послужило толчком для развития американской науки?

— Антропология возникла в США веком позже, после того как Дарвин опубликовал труд об эволюции человечества. Это стало стимулом для того, чтобы американские ученые выдвинули теорию о том, что человечество развивается по единому сценарию — от дикости, через варварство, к цивилизации. Для укрепления своей позиции ученые обобщили сведения по разным народам и обозначили фазы развития. Но это было не исследованием отдельных народов, а, напротив, обобщением сведений по народам планеты для показа универсального пути эволюции.

— Синтезировать американские и российские научные методы удается?

— Советская этнография конца 80-х преобразовалась в этнологию, а затем в антропологию. После перестройки произошло заимствование западных образцов, начался обмен знаниями, опытом, вместе с западными коллегами мы стали вместе ездить в экспедиции. Наладился плодотворный диалог, который продолжается и сегодня.

— Этнология и антропология всегда, так или иначе, касаются национального вопроса. Насколько сейчас это острая тема?

— Это вечная тема. Теоретики, к слову, пророчили народам исчезновение — через ассимиляцию, христианизацию, исламизацию и т. д. Веками совершались попытки оседлать этничность, все хотели ее подчинить и научиться контролировать. Но наука показывает, что этничность — это природа человека, с которой мало что можно сделать, она проявляется независимо от того, подавляют ее или нет. Эпизоды обострения или даже мобилизации наступают в кризисные моменты. Это своего рода способ спастись, самосохраниться. Когда развалился Советский Союз, был сильный всплеск национализма — рухнула система, гарантирующая светлое будущее, и люди схватились за свою этничность, но не потому, что это кто-то спровоцировал, а потому что сработал инстинкт самосохранения.

— Хотите сказать, что в СССР люди не хватались за свою этничность?

— Советский Союз возник как идея самореализация нации. СССР — это невиданного типа империя, организованная по национальному принципу. Предшествующая его созданию революция 1917 года во многом произошла потому, что множество народов с окраин страны выступили против державного господства, и новая власть делала все, чтобы реализовались национальные права. 1920-е — начало 1930-х годов — бум национальных прав, такого не было больше нигде в мире. Революция была интернациональная, поэтому этнический состав первого совнаркома был разнообразен: Троцкий — еврей, Джугашвили — грузин, Дзержинский — поляк. Собственно, созданные советские республики — это все те же реализованные права наций на самоопределение. Даже западные авторы рассуждают, что СССР того времени — империя позитивного действия. Другое дело, что после 30-го года, когда советская империя укрепилась, социалистические ценности по сути перекрыли национальные. Более поздний СССР — это сплотившаяся нация в годы войны. Затем победы в науке, достижения в космосе — все это объединяло и было поверх этничностей. Конечно, национальные конфликты происходили, включая депортацию народов, но доминантами всегда были общие достижения и страдания.

— Таким образом, в новой России, где общих побед — минимум, национальный вопрос обостряется?

— С одной стороны, да, в 90-х в стране бушевал национализм, но с другой — создавалось новое государство, мы заново искали себя, и начало развиваться совершенно иное направление — народная дипломатия. Это хорошо видно на Урале — в одном пространстве умеют жить люди, которые молятся разным богам. Уральская толерантность — эталонный вариант.

— В чем причина?

— Прежде всего, мы живем в горах, а любая горная система — это пространство, где пресекаются магистральные культуры и локальные. Подобный синтез формирует хорошую почву для культурного развития. Ведь не случайно Урал неоднократно был метрополией, где рождались различные культурные потоки в эпоху формирования уральской языковой семьи и широкого расселения финно-угров. У нас комфортный регион. В отличие от Кавказа на Урале не складывается пиковых ситуаций, наши горцы гораздо сдержаннее, но при этом контактные.

— Если вернуться к моменту формирования новой России, то чуть больше 100 лет назад происходило то же самое. Отталкиваясь от теории, что история развивается по спирали, каковы шансы, что у нас снова может возникнуть бум национальных прав?

— Вполне возможно. У нас сейчас возрождается новое сильное государство — империя. Многим не нравится это слово, но оно емкое и содержательное. К Петру I мы относимся хорошо, так почему нужно отрицательно относиться к тому, что он создал, ведь империя — его заслуга. Сейчас возникает новая доминанта — российский народ как гражданская нация — явление, которое меняет научные ориентиры. Например, на прошедшем конгрессе мы обнаружили, что из 1500 докладов у нас всего один о материальной культуре. Раньше из этого состояла вся этнография, а теперь внимание направлено на взаимоотношения народов, не на границы, а на трансграничье. Знаете, какие у нас самые популярные секции? Гендерные отношения и миграция. И это объяснимо. Выстраивание отношений между полами — это основная мотивация людей с детства и до старости, а согласно некоторым источникам и в потустороннем мире. Что касается миграции, то это древнейший процесс. Человек — дитя миграции и колонизации, это естественное явление, с которым надо уметь обращаться. Нужно учиться разбираться, из чего состоит желание людей сменить место жительства, понимать и при необходимости правильно контролировать.

— Вместе с этим миграция позволяет миру постоянно развиваться. Правда, как-то вы заметили, что планета стала уже слишком «одомашненной» и человек уже больше потребитель, чем первооткрыватель.

— В нас всех заложено желание развиваться. Но в народных культурах, где господствует циклическое время, существуют другие идеалы. Например, считается, что жизнь начинается каждой весной, а зимой сжигается в виде Масленицы, там нет трагического осознания возраста и смерть органична миру. Если говорить о современных людях, то мы такие же винтики большой системы, как и в советское время. Только зависим мы уже не от партии, а от гаджетов, технических новинок, киберпространств. С одной стороны, человек оказывается очень социален, а с другой — крайне индивидуалистичен. Прогресс ли это? Сомневаюсь. Вот поэтому я и люблю русский Север — это территория, где свобода и воля пишутся с заглавной буквы. Там человек властвует над собственной судьбой. И когда я отрываюсь от сетей, которые меня связывают в обычной жизни, еду в Арктику, живу там, работаю, я ощущаю себя ЧЕЛОВЕКОМ.