Неуловимые призраки

Холодная война имела свое «горячее» проявление — в советском небе разыгрывались поединки, каждый из которых мог закончиться гибелью людей — а нередко это и происходило.

В 1949 году западные державы столкнулись с новой реальностью — СССР теперь тоже имел ядерное оружие. Причем произошло это внезапно для аналитиков западных разведок. Они теперь знали, что ничего не знают: военный, промышленный, научный потенциал противника был для них большой загадкой. При этом практически никаких возможностей добывать информацию их разведки не имели: западные дипломаты были заперты в столичных городах под колпаком чекистов, созданная ранее агентурная сеть (в том числе перешедшая от немцев) успешно вычищалась. Едва ли не единственным перспективным направлением стали операции авиаразведки.

В 1950-х начались вторжения в наше воздушное пространство — кстати, в операциях участвовали самолеты «нейтральной» Швеции — советская ПВО отвечала жестко. Сбивали по несколько самолетов в год. Иногда нарушители открывали ответный огонь, так что были потери и с нашей стороны.

Чаще, однако, самолеты НАТО превосходили своими возможностями нашу оборону. Еще более жуткой эту ситуацию делало то, что самолеты-разведчики были модификациями стратегических бомбардировщиков. Страна, по сути, была беззащитна перед атомной атакой.

И это были не какие-то облеты приграничных областей. В ночь с 7 на 8 апреля 1952 года три самолета RB-47B на высоте 11 000 м облетели районы Прибалтики и юга европейской части СССР, а также… район Москвы. ПВО СССР не реагировало вообще никак.

«Черная дама»

Два года спустя такой же полет встретил сопротивление — в районе Киева самолет был обстрелян зенитками. Ему удалось уйти, но командованию стало ясно, что для прорыва советской ПВО нужен принципиально новый самолет, созданный именно для разведки. К работе привлекли конструктора Келли Джонсона, потому что он незадолго до этого создал самый быстрый истребитель того времени F-104. Однако, по его мнению, спасением разведчика должна была стать не скорость, а высота. Чтобы загнать самолет с запасами топлива на дальность 9000 км полета на требуемую высоту 21 км, самолет нужно было сделать предельно легким — Кертисс твердил, что каждые полкило снижают высоту полета на 30 см. Судьба пилотов U-2 была адовой: многочасовой рискованный полет приходилось осуществлять в одиночку, в финале измотанный летчик должен был посадить хрупкую машину на «велосипедное» шасси, до остановки удерживая ее равновесие. Кроме того, ради обтекаемости пожертвовали обзором из кабины: летчик не видел землю и приземлялся по командам из автомобиля, ехавшего параллельно полосе.

Основным инструментом была уникальная фотокамера, в которой имелось два километра пленки, она снимала полосу земной поверхности шириной 150 км и суммарной длиной 3000 км, причем на снимке были различимы объекты размером меньше метра.

Самолет, за окрас и хрупкость прозванный «Черная дама», был создан всего за год. За эту поспешность и фантастические летные качества пришлось заплатить жизнями трех испытателей.

По лезвию

Ситуация складывалась тогда парадоксальная. Советское руководство твердило на весь мир о том, что советские заводы клепают бомбардировщики и ракеты чуть ли не на конвейере. Лоббисты военно-промышленного комплекса в сенате США охотно поддерживали эту точку зрения — это был аргумент за выделение огромных бюджетных сумм на военные нужды.

Президент Эйзенхауэр не верил Хрущеву и тратить деньги налогоплательщиков на чрезмерное вооружение не хотел. Но для дискуссий в сенате ему нужны были доказательства. Поэтому U-2 снова и снова отправлялся в опасные рейды ради поиска не советских ракет, а их… отсутствия!

«Черная дама» свободно парила над нашей землей, взламывая самые тщательно оберегаемые секреты. Уже первый полет 4 июля 1956 года показал американцам, что никаких сотен стратегических бомбардировщиков у СССР нет. Позднее фотокамера двигавшегося наугад вдоль железной дороги Москва — Ташкент самолета сфотографировала почти на горизонте ракетную пусковую, и работавший над снимком аналитик, сверившись с картой, впервые произнес слово, позже ставшее знаменитым на весь мир, — Тюратам. 9 июля 1959 года U-2 побывал над Уралом, проверяя обрывочные данные об атомных объектах: Кыштым (сфотографировать его не удалось из-за облачности), Свердловск, Верх-Нейвинск, Нижняя Тура.

ПВО вела яростную охоту. Упустившие цель подвергались жестоким наказаниям, их оправданиям про запредельную высоту полета цели… не верили. Локаторы ее определяли неуверенно, авторитетные же деятели авиапрома вплоть до министра Дементьева и конструктора Микояна твердили, что создать дальний самолет, летающий на такой высоте, не-воз-мож-но.

Летчики бросались на перехват, пытаясь сориентироваться по путаным командам с земли. U-2 летал много выше предельной высоты их истребителей. Оставалось одно — разогнавшись, попытаться хотя бы ненадолго «выпрыгнуть» вверх. При этом двигатель мог заглохнуть и уже не запуститься, и тогда бы осталось только катапультироваться.

Да и в целом это была очень тяжелая летная работа. Получив данные о цели, командование начинало экстренно перебрасывать в нужный район перехватчики даже издалека. Дальности полета не хватало, поэтому им нужно было совершать промежуточные посадки для дозаправки — и все в условиях, когда каждая минута на счету. В апреле 1960 года, торопясь успеть в Среднюю Азию, самолет старшего лейтенанта Владимира Карчевского, взлетевшего из-под Перми, при заходе на промежуточную посадку в Кольцово разбился …

Тучи вокруг U-2 сгущались. В СССР в войска поступили зенитно-ракетные комплексы С-75, способные поражать такие цели. Но… «постановка на вооружение» в реальности оказывалась фикцией. По своей сложности С-75 существенно превосходил технику, с которой раньше доводилось иметь дело армии. Не говоря уж о том, что солдаты-срочники дома ничего и близко такого не видели. Поэтому частенько ломали — к примеру, вставляя радиоразъем в гнездо ударами кулака. У офицеров не было опыта реальных запусков: ракеты берегли, ведь промышленность поставляла их скупо.

9 апреля 1960 года U-2 вышел в район ракетного полигона Сары-Шаган, который прикрывали комплексы С-75. Но, как выяснилось, бережливое командование предпочло держать новые ракеты на складе. Чтобы, значит, не испортились. Схожая история была у истребителей ПВО: у них был самолет Су-9, способный U-2 перехватить, но опыта управления у летчиков не было. Да и ракеты для этого самолета в войска еще не поступили.

У самого сердца

1 мая 1960 года все тоже начиналось очень кисло. Пауэрсу была поставлена задача еще раз осмотреть объекты оборонной промышленности на Урале, а затем искать пусковые советских баллистических ракет на северо-востоке европейской части СССР — судя по всему, американская разведка имела какие-то сведения о строящемся полигоне «Плесецк».

До сих пор остается загадкой… кто обнаружил нарушителя. Официальные источники говорят об этом обтекаемо, а вот председатель КГБ Александр Шелепин много позже вспоминал, что это сделали его пограничники. Но как те могли ночью заметить самолет на высоте 20 км?! Возможно, рассказы про «командира погранзаставы» маскируют то, что о взлете U-2 сообщил некий агент советской разведки то ли в Пакистане, то ли в штаб-квартире ЦРУ. Или наши читали американские радиошифры.

В воздух снова были подняты истребители с аэродромов в Средней Азии, все горели желанием реабилитироваться за апрельский позор, но — опять безуспешно. U-2 продвигался вглубь страны, на Урал. По тревоге были подняты все войска ПВО. Всем авиадиспетчерам поступила команда «Ковер» — любой гражданский самолет или вертолет надлежало посадить немедленно, на ближайшем аэродроме.

Приближаясь к атомным объектам Южного Урала, Пауэрс, того не зная, выходил «под выстрел» — здесь уже дежурили «75-е». Но попытка пуска на одном из дивизионов оказалась безуспешной: как позже выяснилось, много раньше в аппаратуре перегорел предохранитель, чего никто не замечал. Дивизион в районе села Щелкун в тот день находился на регламентном обслуживании. После сигнала тревоги там стали спешно стыковать разобранные блоки, что-то напутали и пожгли РЛС наведения.

Пауэрс выходил на Свердловск. Телефонные кабели раскалились от понурых докладов и разносов в ответ. Уж чего-чего, а доводить друг друга до невменяемого состояния и инфаркта у нас умели.

Приказ «Дракона»

На аэродроме Кольцово в то утро оказалось три перехватчика. Из Перми была вызвана и приземлилась для дозаправки пара МиГ-19 Бориса Айвазяна и Сергея Сафронова. Но еще накануне здесь заночевал Игорь Ментюков, перегонявший сверхсовременный Су-9 с завода в Новосибирске в свою часть. Его подняли по тревоге и, не ставя никакой задачи, подняли в воздух, отправив в сторону Челябинска. Боеприпасов на самолете не было.

Диспетчер скомандовал: «Работаем по цели, цель реальная, высотная. Тарань. Приказ «Дракона».

«Дракон» был позывной маршала Евгения Савицкого, командующего авиацией ПВО страны (и отца будущей космонавтки Светланы Савицкой). У Ментюкова не было высотного костюма, так что после тарана он не имел никаких шансов спастись. Дома ждала беременная жена. Он на пределе мощности набрал высоту, следуя целеуказаниям с земли, но, сколько ни крутился, обнаружить цель не мог. Топлива едва осталось, чтобы вернуться в Кольцово.

Командующий авиацией ПВО Урала генерал Вовк мрачно сказал ему «Подвел ты нас, подвел…» и отправил в небо Айвазяна с Сафроновым. Он не знал, что к этому моменту самолет Пауэрса был сбит. Но этого в Свердловске вообще никто еще не знал.

Цель применила помехи

Небо Свердловска закрывали четыре расположенных в пригородах шестиракетных дивизиона С-25, у каждого радиус поражения примерно 25 км.

Мы привыкли видеть в кино аккуратные экраны радаров, где по кругу ходит «стрелка», обозначающая луч, и на ней вспыхивает звездочкой цель. В 50-х компьютерной очистки сигналов еще и в помине не было, оператор до боли всматривался в экран, пытаясь заметить отметку цели среди бесчисленных всполохов помех. В дивизионе майора Воронова, дислоцированного на западной окраине села Косулино, лейтенант Фельдблюм с трудом наблюдал цель, подходившую к городу с юга. Она шла практически на пусковые, однако на границе зоны поражения вдруг начала уклоняться вправо, словно бы летчик знал о грозившей ему опасности.

Затем, однако, цель вернулась на прежний курс. Еще какое-то время согласия на пуск не давал КП бригады. Наконец Воронов рявкнул: «Огонь!». Фельдблюм нажал на одну кнопку — тишина, вторую — тоже, третью — и лишь тогда пол под ногами дрогнул от запуска. Замерев, все наблюдали за отметкой ракеты — но она «ушла за цель».

— Цель применила пассивные помехи, — предположил Фельдблюм.

Чуть раньше и всего в полусотне километров их коллеги в деревне Полдневой (южнее Полевского) тоже ясно видели цель на локаторе. Дивизион подполковника Новикова входил в Кыштымскую бригаду, как и два упоминавшихся уже дивизиона, которые не смогли произвести запуск. В штабе бригады, похоже, после двойного провала пребывали в обморочном состоянии. А потому Новикову дали команду стрелять, когда цель уже практически вышла из зоны поражения.

— Сбили! — крикнул оператор.

Атомная атака

Информация из кыштымской бригады на свердловский КП быстро не поступила, прямой связи между ними не было. На какой-то момент цель с экранов пропала. А затем снова появилась, но уже с северо-запада.

— Цель групповая, два самолета, — вдруг сообщил оператор. На КП все замерли. Два самолета? Разведчики парами не ходят. Два самолета — значит, под видом «обычного шпионского вылета» противник совершает, воспользовавшись праздничным днем, авиационное нападение.

— Может, это кто-то из наших, просто опознаватель сломался? — предположил командир бригады.

— Наших самолетов в воздухе нет, — отрезал дежурный. Между истребителями и ракетчиками в тот день никакого взаимодействия не было. Вообще никакого.

Тем не менее комбриг скомандовал:

— Передайте сигнал «Рубеж-стена».

Скорее всего, он, как это свойственно человеку, цеплялся за последнюю соломинку. Ему очень хотелось, чтобы отметки на экране круто бы развернулись — и это означало бы, что сегодня не первый день атомной войны.

Отметки продолжали идти на восток. Комбриг отдал команду. Дивизион капитана Шугаева у деревни Решеты ударил тремя ракетами.

После удачной стрельбы счастливые офицеры выскочили из раскаленных работающей электроникой кабин перекурить.

— Сейчас вот говорят «молодец». А через пять минут выяснится, что «козел», — почему-то мрачно сказал Шугаев.

Сигнал «Рубеж-Стена», переданный в эфире, для пилота означал, что он входит в запретную зону и должен немедленно и резко сменить курс. По какой-то причине военные летчики из Перми этого сигнала не знали.

Точно так же, как чуть раньше Ментюков, Айвазян и Сафронов сожгли горючее в бесполезных попытках выйти на цель и начали с севера выходить на западный коридор посадки Кольцово. Вот в этот момент и раздался в наушниках странный, непонятно кому адресованный приказ. Айвазян, тем не менее, почувствовал недоброе и резко сменил курс. Когда после маневра он оглянулся, напарника нигде не было видно.

В этот момент на КП ракетной бригады поступило сообщение: неизвестный парашютист приземляется в районе села Поварня, южнее Косулино. В радостных возгласах раздался чей-то вопрос:

— А кого тогда Шугаев сбил?

На улицах Свердловска ликовали демонстранты, наблюдая белые следы, пересекавшие небо в разных направлениях — считали, что это салют.

Чей трофей?

О том, кто сбил Пауэрса, зенитчики спорят до сих пор. Вот уже полвека официальная версия гласит: расчет майора Воронова! В честь этого на въезде в Екатеринбург красуются ракеты на лафете, о том майском дне до сих пор любят вспоминать в Косулино — тем более, что селянам довелось схватить Пауэрса.

Но в описании событий несложно обнаружить две неувязки. «Вороновцы» били по цели снизу и спереди. U-2 был изрешечен осколками сзади. В рапорте косулинских ракетчиков упоминается, что U-2 зачем-то отклонялся вправо, потом вернулся на прежний курс. А вот Пауэрс рассказывал, что шел на автопилоте по прямой. Получается, «свердловчане» перед своим выстрелом наблюдали уже падение цели? А то, что самолет и его пилот рухнули чуть ли не им на голову, строго говоря, не может служить доказательством того, что это их ракета поразила цель: летевший на высоте 20 км со скоростью 750 км/час самолет, прежде чем упасть, способен пролететь по инерции не один десяток километров.

Кстати, интересная деталь: как явствует из опубликованных недавно воспоминаний, Воронов почему-то самоустранился от подготовки рапорта о стрельбе, перепоручив это молодому офицеру, которого утром 1 мая и близко к боевой позиции не было.

Стрельба от Полдневой не упоминалась несколько десятилетий. И уж тем более засекреченной оказалась печальная судьба Сафронова. Это был редкий случай, когда покойный получает награду как живой: в указе о награждении его орденом Красного Знамени отсутствовала приписка «посмертно». Его упорно помнили только в Дегтярске: местные были убеждены, что летчик промедлил с катапультированием потому, что уводил самолет от городских кварталов.

Сегодня на месте его гибели стоит обелиск. А вот память Владимира Карчевского, который первым отдал жизнь в охоте на U-2, не увековечена никак. Его забвение началось уже в те дни, когда обломки «МиГа» с глаз долой подальше свалили… за забор зенитно-ракетного дивизиона Воронова.

Хотя сегодня, наверное, споры о том, чья ракета попала, можно было бы оставить. Главное помнить — всех, кто в те дни на пределе своих сил, без оглядки на риск делал все, чтобы защитить небо своей страны.

После мирового скандала полеты U-2 над СССР были прекращены. Правда, всего спустя два года он еще раз подгадил нам, обнаружив ракетные пусковые на Кубе. А затем началась эпоха спутников-шпионов.

[photo]2628[/photo]