Андрей Нечаев — врач анестезиолог-реаниматолог отделения анестезиологии и реанимации № 2 МБУ «Станция скорой медицинской помощи им. В. Ф. Капиноса», лауреат Премии медицинской палаты Свердловской области «Профессия врач: от сердца к сердцу» 2015 года в номинации «Врач экстренных ситуаций» выезжает на вызовы уже 30 лет, и о том, чтобы поменять работу, не задумывался ни разу. Хотя тяжелейших смен в его «анамнезе» хватает.

Так что же держит врача на этой напряженной и часто неблагодарной работе? Попытаемся разобраться в нашем сегодняшнем интервью.

[photo300]2549[/photo300]

— Я устроился помощником в реанимационную бригаду, будучи студентом 3-го курса УрГМА. Работа понравилась, и после окончания академии я там и остался, — говорит Андрей Николаевич. — Конечно, смены разные бывают, после каких-то устаешь очень сильно, но об уходе никогда не задумывался. На скорой интересно работать, здесь можно увидеть весь спектр неотложных состояний, связанных с неврологией, эндокринологией, токсикологией и т. д. А нагрузка же везде. Кому-то тяжело на скорой, а я бы не смог работать в поликлинике, там ведь конвейер — на пациента выделяется по 10—15 минут, диагнозы и состояния больных однообразны — не для меня работа.

— И вас не отталкивает современное нелицеприятное отношение многих горожан к экстренной службе, сейчас о поликлиниках больше положительных отзывов, чем о скорой?

— Делать виноватых в этом только врачей я бы не стал. Отношение к нам сменилось после распада СССР. Специалистов стало мало, в поликлиниках почти никто не работал, понятно, с любыми проблемами обращались в скорую. В 1990-е многие начали относиться к медицине, как к сфере обслуживания, появилось потребительское отношение, которое сейчас только усиливается.

— В чем это проявляется?

— Да хотя бы в том, как нас встречают — сейчас большинство въездов во дворы перегорожены шлагбаумами. И хотя диспетчеры предупреждают, что едет бригада, и будьте любезны обеспечить въезд на территорию, все равно чаще всего шлагбаум опущен. А нам еще после этого говорят: «А что вы, как таксист или курьер, не позвонили и не сказали, что подъехали». Не все понимают, что мы такая же экстренная служба, как пожарные, — они ведь, наверное, не перезванивают и повторно не просят обеспечить проезд.

— В советское время такого не было?

— Тогда скорая в принципе была в почете, и как сейчас все уважительно относятся к Министерству чрезвычайных ситуаций (МЧС), так в то время относились к нам, и по пустякам никто не вызывал. Сейчас, конечно, у нас достаточно оборудования, медикаментов, но работы больше, и вызывают часто по откровенным пустякам. Например, недавно, нас вызвали только для того, чтобы померить температуру у ребенка. У мамы в домашней аптечке не оказалось градусника, и она решила, что проще вызвать нас, чем сходить в аптеку. Ее не беспокоит ни то, что мы реанимационная бригада, и где-то человека реально нужно спасать, реанимировать, а не просто мерить температуру; ни то, что один вызов обходится городу в 2600 рублей.

— «Спасибо» хоть иногда слышите?

— Благодарность минимальна. Даже если проведена успешная реанимация, то человек ведь все равно без сознания, а родственникам не до благодарности, и я их понимаю. Пережить клиническую смерть близкого человека — это колоссальный стресс. Но иногда спустя время все-таки благодарят, звонят, лично приходят, но редко, чаще мы получаем жалобы.

— Причем в основном необоснованные, — к беседе подключается заведующий отделением анестезиологии и реанимации № 2 Михаил Лобурь (далее. — М. Л.) . — Чаще всего они связаны с тем, что пациента отвезли не в ту больницу, куда хотели родственники; не так быстро приехали; натоптали в коридоре; поставили не тот медикамент и т. п. А мы обязаны рассматривать все жалобы и отвечать на них независимо от содержания. Мы не обижаемся на людей, иначе бы в этой профессии не работали. Ведь многие не знают, что мы назначения других врачей не выполняем; отправляем только в профильные больницы в соответствии с диагнозом; не понимают люди, и по каким поводам нужно вызвать «скорую», что порез на пальце — это не ножевое ранение, а просто порез, который можно перебинтовать и прийти в травпункт, или что у человека не агония, а просто истерика и т. д.

— Может быть, и знают, просто думают, что, посмотрев всевозможные сериалы, которые сейчас идут по ТВ, они стали умнее врачей.

М. Л.: Подобные фильмы даже вредны. Посмотрев их, пациенты начинают требовать от врачей, чтобы реанимировали, например, только дефибриллятором, они не знают, что разрядом тока можно не только спасти, но и убить человека, это ведь не универсальный метод. Или начинают самостоятельно делать массаж сердца, «как показывали в фильме», а там техника откровенно неправильная. Про реальную работу медиков в этих сериалах рассказывается мало, в основном — о взаимоотношениях между людьми.

А. Н.: Я один раз только видел, чтобы до приезда бригады реанимировали утонувшего, правильно сделав массаж сердца. Только вот делал это спасатель с лодочной станции — бывший сотрудник «скорой», фельдшер реанимационной бригады. То, чему учат в школах, — чистая теория, на практике это не эффективно, сердце «качают» неправильно, искусственное дыхание делают, но воздух попадает не в легкие, а в желудок. На самом деле, несмотря на возможные недовольства, скорая помощь Екатеринбурга по уровню оказания помощи находится на третьем месте по стране после Москвы и Питера, и так было всегда. Более того, в СССР одно время мы даже были первыми. Но что интересно, связано это не с образованием, а с организацией оказания медпомощи в городе. В большинстве крупных городов существуют районные многопрофильные центры, куда привозят пациентов. И даже если врач «скорой» поставил неверный диагноз, пациента все равно оперативно отправят в нужное отделение, находящееся в этом же здании. Для населения это очень хорошо. У нас же так сложилось, что многопрофильных клиник мало, зато много узкоспециальных стационаров, приемных покоев, что сильно усложняет работу врача «скорой». Ведь для того чтобы поставить точный диагноз и отвезти пациента в нужную больницу, у врача должна быть очень высокая квалификация. А если обнаружили пациента в состоянии клинической смерти, и никто не знает, что с ним произошло, перед врачом стоит огромная задача понять, отчего она наступила — от черепно-мозговой травмы, отравления, инсульта и т. д. Причин может быть множество, но нужно определить одну-единственную — правильную.

— За годы работы вы, наверное, если можно так сказать, привыкли к смерти?

— Ко всему можно привыкнуть. Финал мы все знаем, но единственное, к чему ни я, ни мои коллеги до сих пор не можем привыкнуть и никогда, думаю, не привыкнем, — это к детским смертям. Это всегда колоссальный стресс, и требуется определенное время, чтобы вновь собраться с мыслями и продолжить работу.

ФАКТ

Один из последних случаев успешной реанимации, проведенной Андреем Нечаевым, может стать полезным примером для многих родителей.

— Мама обнаружила 8-месячного ребенка без признаков жизни, — рассказывает Андрей Николаевич. — До этого был здоров, ничем не болел. Пытаюсь выяснить анамнез, мама сказала, что щечки малыши были испачканы чем-то желтым — никто не мог это сделать, кроме старшего мальчика. Я сразу предположил, что он чем-то его накормил, в итоге выяснилось, что черешней, и у малыша в дыхательных путях застряла косточка. Мы провели интубацию, запустили сердце и ребенок остался жив.