Она умудрялась ввязываться в самые разные рискованные затеи той поры. Направо и налево давала легкомысленные интервью охочим до «несогласных» западным журналистам. Публиковала свои стихи в «самиздатовском» журнале «Синтаксис», который издавал в подпольной московской типографии Александр Гинзбург. А ее второй сборник «Озноб» — появился лишь спустя шесть лет после «Струны». Причем в «тамиздате», во франкфуртском эмигрантском издательстве «Посев».       

За это своенравие она расплачивалась вынужденным молчанием. И тогда, вспоминала сама Ахмадулина, приходилось зарабатывать деньги концертами. В Москве и Ленинграде, а также в столицах союзных республик ей выступать не разрешали, а в некоторых крупных областных городах — пожалуйста. Разрешали, чтобы знать, чем она занимается...

В 1973 году первый опыт таких поэтических концертов привел ее к написанию знаменитого стихотворения «Взойти на сцену», которое впоследствии, благодаря его исполнению Аллой Пугачевой в песне «Пришла и говорю», стало широко известно в Советском Союзе.

«Пришла и говорю: как нынешнему снегу

легко лететь с небес в угоду февралю,

так мне в угоду вам легко взойти на сцену.

Не верьте мне, когда я это говорю...»

В 1976 году состоялись ее концерты и в Свердловске. На афише тогда, правда, значилось: «Поет Белла Ахмадулина».

«Я в Свердловске. Выхожу на сцену, начинаю читать стихи, — с нервным смехом рассказывала она друзьям, — и вдруг какой-то мужик из заднего ряда орет: «Слушай! А когда петь-то будешь?».

Из воспоминаний Антона Борисоглебского:

«Летом 1976 года на сцене Дворца культуры автомобилистов состоялось несколько поэтических встреч (концертов) с поэтессой Беллой Ахмадулиной, которая для многих из нас была кумиром. Правда афиши, оповещающие о ее концертах, ввели сначала всех в замешательство. Надпись на них гласила, что Белла Ахмадулина будет петь. Этот казус в дальнейшем, на первом ее выступлении, привел к тому, что один, видимо, очень далекий от поэзии зритель начал со своего места выкрикивать в адрес Беллы Ахатовны, что он устал от говорильни и ждет обещанных песен. Его вывели из зала, и выступление этой неземной женщины продолжилось. Стихи ее, такие непохожие на те, что в большинстве своем бытовали тогда в стране, лились приятным тембром в зал и завораживали. Было полное ощущение того, что Ахмадулина каким-то случайным образом попала в наше время из тех, неведомых нам, старых времен. Ее бархатный, чуть с придыханием голос, казалось, может в любой момент сорваться. Слушатели отзывались, шепотом повторяя за ней знакомые строки. Когда она закончила свое двухчасовое декламирование, зал взорвался аплодисментами, и минут тридцать еще никто не расходился. Брали автографы кто куда — в блокноты и на билеты. Подписала она и свои сборники тем счастливцам, у кого они были с собой».

После этих выступлений, уже будучи в Москве, Белла Ахатовна посетовала Владимиру Высоцкому: «Знаешь, у меня никогда не совпадало писать и выступать... Когда стою на сцене, то понимаю это. Но когда передо мной лист бумаги, я этого страшусь и не хочу... Выступаю при этом с совершенной доверительностью к публике. Знаю, что люди нуждаются в ободрении, утешении, в человеческом слове...»

В Свердловске Белла Ахмадулина уже бывала. Ее первое выступление в городе состоялось в 1965 году перед студенческой аудиторией Уральского политехнического института. Столица Урала понравилась поэтессе, здесь у нее было много друзей, в основном в среде местных художников. Среде ей близкой и понятной, ведь и собственный муж — художник.

Вспоминает заслуженный художник России Миша Брусиловский:

«Мне довелось пообщаться с Беллой Ахатовной, когда она останавливалась у нас во время гастролей в Свердловске. Мы жили тогда в «Городке чекистов». Сидели мы как-то все вместе вечером. Мать Вали Брусиловской, моей первой жены, приготовила нам что-то вкусное, стояла на столе, как водится, и водочка... Вечер был задушевный, приятный. Белла Ахатовна расчувствовалась, все ей тогда очень понравилось, и с Рахиль Борисовной у них возник контакт... Она подарила ей свой знаменитый платок, в котором всегда выступала. А когда она ушла, Валя сказала: «Мама, как тебе не стыдно, это же непростой платок, нельзя было принимать такой подарок». Рахиль Борисовна ответила ей тогда, что «подарок — дело святое, и обратно его не отдают. К тому же она не хочет этим обидеть Беллочку». В итоге Валя у нее этот платок все же как-то изъяла и вернула Белле Ахатовне. Такая вот была забавная история. В тот вечер она читала нам свои стихи. Читала нараспев, почти пела. Мне очень нравилась эта ее манера, она была совершенно уникальной. Не помню, что именно она читала — я тогда больше прислушивался к голосу, к тому, как она пела слова.

Мне довелось и немного погулять с ней по Свердловску. Мы шли по улицам, помню, что я показывал ей наш свердловский конструктивизм. «Городок чекистов» ей очень понравился — он был тогда яркий, оранжево-желтый, в своей боевой раскраске. Она говорила, что город наш очень интересный и любопытный. Была рада, что приехала».

«Беллка всегда писала душой, писала сердцем, — отмечал в одном из своих интервью поэт и искусствовед Юрий Кублановский. — На разрыв аорты, говоря словами Мандельштама». И с этим невозможно не согласится. Те, кто слышал, как она читала стихи, никогда не забудут ее неповторимый голос и особенную, очень личную манеру декламации. Стихи Ахмадулиной прозвучали как отзвук Серебряного века в эпоху «оттепели» и «застоя». Они обладают энергетикой, которая не потеряется с годами и десятилетиями.